Джулиан Барнс - Попугай Флобера

Прошел час, другой; в складках их одежды скапливался снег, с дороги они сбились. Полицейский несколько раз выстрелил в воздух, но никто не отозвался. Вымокшие и страшно замерзшие, они готовились провести ночь в седле посреди негостеприимного ландшафта. Полицейский оплакивал своего скотчтерьера, а про драгомана, человека с выпученными, как у омара, глазами, давно стало ясно, что он ни на что не годен; даже стряпал он отвратительно. Они ехали медленно, напряженно вглядываясь во тьму, пытаясь разглядеть хоть какой-нибудь огонек, и тут полицейский крикнул: «Стойте!» Где-то далеко лаяла собака. И вот тут драгоман проявил свой единственный талант — умение лаять по-собачьи. Он предался этому занятию с отчаянной страстью. Когда он умолк, они прислушались и услышали ответный лай. Драгоман снова завыл. Они медленно продвигались, то и дело останавливаясь, чтобы полаять и послушать лай, корректируя направление движения. Полчаса они ехали на все более громкий лай деревенского пса, а доехав, наконец нашли ночлег.

Что случилось с драгоманом — неизвестно.

Примечание. Пожалуй, будет справедливо указать, что в дневнике Гюстава изложена иная версия событий. Погода в его версии такая же, дата тоже; он подтверждает, что драгоман не умел готовить (неизменная баранина с крутыми яйцами заставила Гюстава перейти на сухари). Как ни странно, он умалчивает о чтении Плутарха на поле битвы. Собаку полицейского (в версии Флобера порода не указана) не унесло потоком, она просто утонула на глубоком месте. Что касается лающего драгомана, Гюстав записывает, что, когда они услышали вдалеке деревенскую собаку, он приказал полицейскому выстрелить в воздух. Собака залаяла в ответ, полицейский снова выстрелил, и этот менее экзотический способ в конце концов привел их к ночлегу.

Что случилось с правдой — неизвестно.

В тех кругах приличного английского общества, где принято любить книги, обычно находится кто-нибудь, готовый воскликнуть при каждом совпадении: «Прямо как у Энтони Пауэлла!» Стоит копнуть чуть глубже, и совпадение часто оказывается непримечательным; как правило, речь о том, что школьные или университетские знакомые натыкаются друг на друга после перерыва в несколько лет. Но к Пауэллу взывают, чтобы придать событию значимость; немного похоже на обряд освящения автомобиля.

Я к совпадениям равнодушен. В них есть что-то пугающее: ты на мгновение чувствуешь, каково жить в упорядоченной, богоуправляемой вселенной, где Он Сам смотрит тебе через плечо и услужливо оставляет толстые намеки на вселенский распорядок. Мне больше нравится ощущать, что мир хаотичен, беспорядочен, постоянно и временно безумен, — ощущать непоколебимость людского невежества, жестокости и глупости. «Что бы ни произошло, — написал Флобер, когда началась Франко-прусская война, — мы останемся идиотами». Просто хвастливый пессимизм? Или необходимость избавиться от надежд, прежде чем что-нибудь по-настоящему подумать, сделать или написать?

Я равнодушен даже к безобидным, комическим совпадениям. Однажды я отправился на ужин и обнаружил, что все семь моих сотрапезников только что дочитали «Танец под музыку времени». Я был не в восторге — хотя бы потому, что мне не довелось вставить ни слова, пока не принесли сыр.

Что касается совпадений в книгах — в этом приеме есть что-то дешево-сентиментальное; он всегда выглядит напыщенно, но поверхностно. Трубадур, который появляется как раз вовремя, чтобы защитить девушку от деревенских мужланов; внезапные, но удобные диккенсовские благодетели; аккуратное кораблекрушение на дальних берегах, воссоединяющее братьев и любовников. Однажды я критиковал этот лентяйский прием в разговоре со знакомым поэтом, человеком, который должен бы разбираться в совпадениях рифм.

— Может быть, — сказал он с дружелюбным высокомерием, — у вас просто слишком прозаический склад ума?

— Так согласитесь, — ответил я, весьма довольный собой, — что прозаический ум — лучший арбитр прозы?

Если бы я был литературным диктатором, я бы запретил совпадения. Наверное, не полностью. Совпадения были бы позволены в плутовском жанре, где им самое место. Пожалуйста: пусть летчик с нераскрывшимся парашютом упадет в стог сена, пусть добродетельный нищий с гангренозной ногой найдет закопанное сокровище — ничего страшного, это все не важно…

Конечно, один из способов узаконить совпадения — это проводить их по ведомству иронии. Так поступают умные люди. Ведь ирония — норма нашего времени, собутыльник значительности и остроумия. Кто станет возражать? И все-таки иногда я думаю: а вдруг самая остроумная, самая значительная ирония — это просто причесанное, хорошо образованное совпадение?