Пол Расселл - Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

Мы прыснули и тем, по-видимому, спугнули его. Ему на смену пришел некто, говоривший высоким дискантом и заявивший, что он — Альмаден из Перу. Ведь мы же слышали о леди Альмаден из Перу?

Нет, не слышали. Леди, похоже, обиделась и принялась перечислять ее значительные, но почти неправдоподобные достижения — общественные, политические и любовные. Когда же мы спросили, из какого века она явилась, леди ответила: «Ну как же, из двадцать первого, дорогие мои!»

Веселье продолжалось, мы расспрашивали одного духа за другим, и они отвечали нам через Татьяну. Нас посетила Матильда, кружевница из Брюгге, сменившая за пятьдесят пять лет жизни пятерых мужей; Борис, молодой новгородский повеса, встретивший свой конец в день Рождества: он напился в стельку, заснул на мосту, а тот возьми да и сгори. Вот уж не думал, что моя теннисная партнерша наделена столь изобретательным воображением, ведь все эти призраки были, разумеется, плодами ее фантазии. Какая жалость, что ей не довелось оказаться за нашим столом, когда отец затевал его любимую игру, как великолепно могла бы она отвечать на вопросы заведомо нелепые.

И тут (я продолжал восхищаться ее талантами, чего, разумеется, нельзя было сказать о бедном Вилли, просидевшем столько времени за столом, не понимая ни слова), произошло нечто воистину странное. Татьяна потчевала нас рассказами о дворе Екатерины Великой, увиденном глазами судомойки, как вдруг ее задышливую скороговорку прервал другой голос, отодвинувший бедную судомойку в сторону и заговоривший тоном столь замогильным, что даже в отдаленную способность Татьяниных голосовых связок создать его мне и сейчас верится с трудом.

— Кто-то приближается, — объявил этот голос. — Сойди со сцены. Пришел некто, и он желает поговорить.

Мы ждали, испуганно, еле дыша. Татьяна была гениальной импровизаторшей, в этом сомневаться не приходилось. И, поняв, что игра становится несколько однообразной, решила ее оживить. Происшедшее подействовало даже на Вилли — судя по тому, как он стиснул мою руку.

Молчание затягивалось. Кто-то из нас кашлянул. Снаружи пошел дождь, холодные, несомые ветром струи хлестали по оконным стеклам. Мы ждали.

Что на меня нашло, я не понимаю и по сей день. Знаю только, что я заговорил. И все, кто был тогда в столовой, подтвердят: говорил я, не заикаясь.

— Как хорошо, что вы наконец призвали меня. Я ждал. Но не тревожьтесь, скучно мне не было. Я понимаю, дел у каждого из вас хватает. Однако их хватает и у меня. Видите ли, здесь все устроено иначе. У нас есть чем заняться.

Мама выпустила мою руку из своей и заплакала. После она клялась, что голос отца я передавал со сверхъестественной точностью.

— Перестань, Сережа, — потребовал Володя.

Но я уже не мог остановиться, как не смог бы остановить свое сердце. Пульс мой бешено бился, я чувствовал, как обливаюсь холодным потом, как горит мое лицо.

Бабушку появление ее сына оставило невозмутимой.

— Это какие же? — спросила она у меня — или у моего отца?

— Вам и вообразить их себе не удастся. Повзрослев, вы, сколько ни старайтесь, снова увлечься резиновыми мячиками или игрой в бирюльки не сможете. Случается, впрочем, что весьма живой интерес вызывает у нас — у всех — Лоди. Его удивительные исследования. Мои коллеги и я…

Володя вскочил на ноги, заставив меня замолчать.

— Да есть ли у тебя совесть? — спросил он, наклонившись над столом так, точно собирался ударить меня.

Откуда бы ни исходили произносимые мной слова, они прервались так же внезапно, как начались. Опустошенный и оцепеневший, я огляделся вокруг. Никогда в жизни не называл я Володю «Лодей». Так называл его только отец.

— Сергей, — Вилли прикоснулся к моей верхней губе, — Du hast Nasenbluten. Was geschieht? [76] У тебя кровь идет носом. Что случилось? (нем)

А действительно, что случилось?

— Это вас бес путал, — пророкотала Христина, когда я приложил носовой платок к вытекавшей из моей левой ноздри багровой струйке. — Бесы, они любят рядиться в души покойников. Было время, это все знали. А нынче забыли.

И она печально покачала головой.

Недолгое время спустя новые события нарушили едва-едва установившееся в нашем доме шаткое равновесие. Бабушка объявила, что раз никто ее здесь не ценит, ей лучше перебраться в Дрезден, поближе к ее давнему поклоннику, бывшему некогда сенатором от одной из балтийских провинций. Следом явилась новость еще и худшая: в январе родители Светланы призвали к себе Володю для разговора, касавшегося помолвки его и их дочери. Домой брат вернулся, кипя от гнева. Сам он мне никаких подробностей рассказывать не стал, но мама сообщила, что Роман Зиверт уведомил Володю: поскольку его предположительный зять не имеет серьезных видов на будущее, он, Роман Зиверт, не может отдать ему дочь. Светлана при разговоре присутствовала, но, несмотря на мольбы ее жениха, ни словом отцу не возразила. «Володю это взбесило не меньше, чем поведение ее отца, — сказала мне мама. — И должна сказать, меня она тоже удивила. Я считала ее девушкой куда более храброй».