Да и отношения, связывавшие двух уцелевших «Абиссинцев», тоже начали изменяться.
Как-то под вечер, когда мы сидели в «Хрустальном лепестке» и уже немало выпили чашек кофе и выкурили папирос, Давид раскрыл передо мной душу:
— Знаешь, я делаю это не ради денег, но для удовольствия, для утоления жестокой жажды. Ты понимаешь меня, Сережа?
Как это ни странно, я понимал его — на мой все еще невинный манер.
— Тебе никогда не хотелось заглянуть за потемкинский фасад нашего города? Я могу отвести тебя туда. Стать твоим проводником. Только мы двое и то приключение, какое нам выпадет. Скажи, что желаешь этого. А если нет, оставь меня. Встань — сейчас же — и уйди, не оглядываясь.
Он произнес это, по обыкновению своему, весьма театрально.
Сердце мое опасно затрепетало, я схватил его за руку, сказал:
— Как же я могу отказать тебе? Ты всегда значил для меня так…
— Осторожнее, — предостерег он меня, — не стоит сентиментальничать по поводу того, что обещает быть делом, если правду сказать, довольно грязным.
На следующий день я, так и не успев ничего толком обдумать, отправился на встречу с тем, чему предстояло обречь меня на вечные муки.
Мы стояли, прижавшись друг к другу, около умывальников темного, зловонного публичного туалета близ Аничкова моста — непоколебимые «Абиссинцы», курившие папиросу за папиросой и наблюдавшие за чередой мужчин, которые заходили сюда, справляли нужду над желобом для мочи, стряхивали последние капли и исчезали. На нас они внимания почти не обращали, хоть время от времени кто-то из них, покончив с неотложным делом, и задерживался на пару минут, прежде чем разочарованно застегнуть брюки. Один пожилой господин, промешкавший здесь довольно долгое время, горестно вздохнул, удаляясь.
Первоначальное мое нервное возбуждение спадало, я начинал подумывать о том, что мог бы провести это время с большей пользой — за книгой. В сущности, представления о намерениях Давида я имел лишь самые смутные и уже не питал уверенности в том, что хочу участвовать в их исполнении. Но затем в туалете появлялся мужчина вида вполне достойного, и во мне вновь разгорался интерес — лишь для того, чтобы угаснуть после его торопливого ухода.
И без того тусклый свет начал быстро угасать, когда в туалет вошел солдат — красивый, темноволосый, в эффектной форме Волынского полка. Я удивился, увидев, что он остался стоять у желоба, время от времени поглядывая на нас через плечо. «Вот наконец и грянул гром», — пробормотал Давид. Он бросил папиросу на пол, наступил на нее и не спеша направился к желобу. Солдат так и стоял у него, неподвижно, глядя в стену перед собой. Давид расстегнул брюки. Солдат, повернув к нему голову, глянул вниз, затем повернулся к Давиду всем телом, и тот зеркально повторил это движение.
— У тебя сегодня удачный день, — негромко и рассудительно сообщил солдату Давид. — Тебе достались сразу двое.
— Ваш друг что-то молчит, — заметил солдат. — Вы уверены, что ему хочется поиграть?
— Он еще не делал этого, но освоится быстро. Можешь мне поверить. Пойдем в Бани, ладно? И скоро у тебя появятся лишних десять рублей.
Когда мы вышли на улицу, солдат настороженно огляделся по сторонам.
— Идите-ка вы лучше впереди, — предложил он.
— Тебе нечего опасаться, — заверил его Давид. — Мы не из тех, с кем ты привык иметь дело. Вот увидишь, останешься доволен.
— Идите впереди, — настоял солдат, и мы подчинились.
Бани находились сразу за Знаменской площадью. Дверь их была открыта, за ней сидел на табурете здоровенный мужлан с пышными усами. Некоторое время он, скрестив на груди мясистые руки, ел нас глазами, а затем махнул ладонью, словно отгоняя мух.
— Не беспокойся, — сказал ему Давид. — Устрой нас поудобнее, и мы тебе хорошо заплатим. Сегодня старый капитал и новый решили поохотиться вместе. А каталог твоих красавцев нам не нужен, как видишь, мы привели своего.
И, повернувшись ко мне, он негромко добавил:
— Впрочем, рекомендую: здесь можно получить, и по умеренной цене, двух замечательных братьев-близнецов из Калуги. Если тебе это интересно.
Банный прислужник, сохраняя совершенное бесстрастие, выдал нам мыло, полотенца и отвел в номер с длинной скамьей, широкой, низкой кроватью и умывальником. Давид потребовал шампанского и, ожидая, когда его принесут, начал ласкать нашего солдата, согласившегося, после некоторых увещеваний, назвать свое имя — Коля.
Он был и вполовину не так красив, как Олег, но красив все же был — грубоватый, с крепкой нижней челюстью и полными отчаяния глазами. Родился он, по его словам, в деревне, стоявшей к западу от Архангельска, чем и объяснялся его непривычный для нас выговор.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу