Пол Расселл - Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

Среди прочих на нем присутствовали: княгиня де Ноай; Коко Шанель; знаменитый клоун Грок; молодой американский акробат по имени Барбет, к восторгу публики изображавший на сцене «Casino de Paris» женщину; Жан и Валентина Гюго; художник Бебе Берар, что наверняка взъярило его соперника Павлика, на прием не приглашенного; толстая, полная кипучей энергии Элзи Максвелл, ведшая в одной из американских газет отдел светской хроники; граф Гарри Кесслер, щеголеватый немецкий дипломат, которого сопровождала свита его соотечественников; мой двоюродный брат Ника и еще один композитор, милый и трогательно некрасивый Анри Core.

Мизиа Серт пришла на прием с Сержем Лифарем; ее часто можно было видеть прогуливавшей его по Парижу, — как иные прогуливают на поводке леопарда. Стравинский приглашение отклонил: в то время он и Дягилев не разговаривали. (Стравинский совершил непростительный грех, сочинив музыку для балетной труппы, которая соперничала с Дягилевской [120] «Поцелуй феи» Стравинский написал для парижской «Гранд Опера». .)

Кокто прислал из Вильфранша, где он проводил лето с его тогдашним enfant Жаном Дебордом, полное сожалений письмо.

Почетный гость, как водится, запоздал. Когда он наконец появился, его вел под одну руку всегдашний Борис Кохно, а под другую — погребального обличия юноша по имени Игорь Маркевич. Даже тот, до кого не дошли последние слухи о появлении Маркевича в ближнем кругу Дягилева, понял бы все, всего лишь взглянув на наряд юноши: белая тубероза в петлице, трость и котелок.

Большую часть вечера я провел, сторонясь толпы этих светских гостей, — мне не терпелось вернуться домой и запереться с тремя-четырьмя упоительными трубками, — тем не менее во время приема у меня состоялись три памятных разговора.

Первый — с Лифарем. Встречаться с ним лицом к лицу мне почти не приходилось. Он очень вырос как танцор, став в 1928-м ошеломительным Аполлоном, а совсем недавно — потрясающе жалким fils prodigue [121] Блудный сын (фр.). . Но вне сцены Лифарь неизменно действовал мне на нервы. Глаза его, выражавшие скучливое терпение, приводили на ум глаза скаковой лошади, снисходительно позволяющей гладить ее по лоснистым бокам.

Однако в этот вечер он оказался на редкость разговорчивым. Поведя головой в сторону Дягилева, Лифарь сказал мне:

— Плоховато он выглядит, вы заметили?

Дягилев в этот миг демонстрировал Маркевича немцам.

— Пятьдесят семь лет. Огромные долги. И даже те деньги, которые к нему еще не поступили, уже потрачены. У него остался всего один костюм, да и тот, если внимательно присмотреться, с истертыми манжетами. Искусство, красота и молодость — вот все, что его когда-либо интересовало. Но тридцать лет скитаний по отелям, столько неудач в любви — подобная жизнь способна доконать даже жизнелюба вроде Дягилева.

И все-таки какую эпоху он создал! Быть хотя бы малой ее частью — для меня великая честь. А этого могло и не случиться. Прошу вас, окажите мне услугу, давайте поменяемся местами, чтобы я стоял спиной к великому человеку. Страх как хочется выкурить сигаретку. Пепел я и в ладонь стряхивать могу. Он запретил мне курить, понимаете? И запретил бы, если б мог, все удовольствия, не связанные с танцем. А как хорошо я помню первые дни, проведенные мной в его обществе, ласковые слова, которыми он меня осыпал, — «цветочек», «ягодка», «мой милый мальчик». Я поверить не мог, что мне выпала такая удача. До меня доходили слухи о его необычной жизни — о «любимчиках» и так далее. Может ли случиться, спрашивал я себя, что и мне доведется стать одним из этих счастливцев? И вспоминал девушку, которую оставил в Киеве, которой обещал хранить верность. Как же я сохраню ее, если Дягилев выберет меня? Решение могло быть только одно — бросить «Русский балет». Бросить танец, забыть о мечте, ради которой я покинул ее, и уйти в монахи.

Лифарь издал короткий, безрадостный смешок и осторожно загасил окурок.

— Конечно, монахом я не стал. При следующей же нашей встрече Дягилев сказал мне: «Ты должен делать, мой дорогой мальчик, то, что считаешь правильным. Но через месяц я собираюсь в Италию, и ты можешь, если захочешь, составить мне компанию». Тот миг все и решил.

А теперь он, несмотря на его диабет, надумал объехать вместе с юным Маркевичем Германию, хоть доктора и против этой поездки. Я желаю мальчику всяческого благополучия. Он и понятия не имеет о том, во что ввязался, но я желаю ему счастья. Ему придется нелегко, однако дело того стоит, потому что переменит его жизнь навсегда. Надеюсь, ему выпадет хотя бы десятая часть того счастья, какое я получил от Сергея Павловича.