Томас Мартинес - Он поет танго

Тридцать первого декабря сразу после часа дня Фелиситас и четыре ее младших сестренки плескались в желтых водах залива. К девочкам были приставлены француженки-гувернантки. Их было слишком много, и они не знали местных обычаев. Чтобы скоротать время, гувернантки писали письма на родину или рассказывали друг другу о несчастной любви, а девочки уже исчезали из виду в тростниковых зарослях. От кухонных плит в усадьбе долетал запах индюшек и молочных поросят, предназначенных для праздничного ужина. Небо было безоблачным, там в беспорядке носились птицы, воинственно налетая друг на друга. Одна из гувернанток как бы вскользь заметила, что в ее родной гасконской деревушке не знали худшего предзнаменования, чем птичьи ссоры.

В половине второго девочек следовало уводить с пляжа: наступало время сиесты. Когда их позвали, Фелиситас не появилась. На горизонте виднелись далекие парусники, над тяжелыми нагретыми водами вились стайки бабочек. Гувернантки долго рыскали по берегу — впустую. Никто не боялся, что девушка могла утонуть, поскольку она была отменной пловчихой и хорошо знала все проказы, на которые способен залив. Вдоль берега потянулись лодки с овощами и зеленью — это возвращались с рынков торговцы, и четыре отчаявшиеся француженки кричали им вслед, не видал ли кто в море девушку, по рассеянности заплывшую слишком далеко. Никто не обращал на них внимания. Люди давно уже начали отмечать Новый год, и все гребцы были навеселе. Так прошло сорок пять минут.

Эта потеря времени оказалась роковой, потому что Фелиситас не появилась ни в тот день, ни позже, а ее родители остались в твердой уверенности, что, если бы им сообщили об исчезновении немедленно, удалось бы обнаружить какие-то следы. Рано утром на рассвете первого января 1900 года полицейские патрули начали прочесывать окрестности вплоть до островов Тигре и берегов Бельграно, нарушая безмятежность жаркого лета. Поисками руководил беспощадный полковник, комиссар Рамон Л. Фалькон, который станет по-настоящему знаменит в 1909 году, когда расстреляет на площади Лореа демонстрацию, протестовавшую против мошенничества на выборах. В итоге погибли восемь человек и еще семнадцать получили серьезные ранения. А еще шесть месяцев спустя молодой русский анархист Симон Радовицкий отомстил комиссару, бросив бомбу под колеса его экипажа; сам он чудом остался жив. Радовицкий заплатил за свое преступление двадцатью одним годом тюрьмы в Ушуайе. Фалькон теперь увековечен в мраморном монументе, отстоящем от места покушения на две квадры.

Комиссар был известен своим чутьем и упорством. Ни одно из порученных ему дел не оставалось нераскрытым — до исчезновения Фелиситас Алькантара. Когда комиссару не хватало виновных, он их выдумывал. Однако в данном случае у Фалькона не оказалось ни подозреваемых, ни трупа, ни даже более-менее внятного преступления. Существовал только очевиднейший импульс для ведения расследования, о котором никто не осмеливался сказать вслух: потрясающая красота жертвы. Какие-то лодочники вроде бы видели в последний вечер года немолодого мужчину исполинского телосложения с большими ушами и густыми усами, который осматривал берег в подзорную трубу, сидя в весельной шлюпке. Один из лодочников также вспомнил, что у незнакомца было две огромные бородавки возле носа, но этим особым приметам никто значения не придал, потому что они в точности совпадали с внешностью самого полковника Фалькона.

В те годы Буэнос-Айрес отличался таким великолепием, что Жюль Юре, корреспондент газеты «Фигаро», писал, только что ступив на берег, что этот город напоминает ему Лондон своими узкими улицами с фасадами банков, напоминает Вену парными упряжками в своих экипажах, а Париж своими широкими тротуарами и кафе на террасах. Центральные проспекты тогда освещались фонарями, которые раскалялись добела и нередко взрывались над головами прохожих. Уже начали рыть туннели для подземного поезда. В городе было два маршрута электрического трамвая: от улицы Министро-Инглес до ворот в Палермо и от Пласа-де-Майо до Ретиро. Трамвайный грохот угрожал фундаментам многих домов и заставлял соседей судачить о неизбежности конца света. Столица распахивала перед важными гостями двери своих дворцов. Больше всего хвалили именно Дворец воды, несмотря на то, что, по мнению Рубена Дарио, его стиль — это всего лишь подражание больной фантазии Людвига II Баварского. До 1903 года дворец никем не охранялся. Поскольку единственным сокровищем этого места являлись трубы с водой, а их никто не собирался похищать, правительство решило, что расходы на безопасность здесь будут излишни. Только когда пропали кое-какие терракотовые украшения, доставленные из Англии, пришлось нанимать охранников.