Томас Мартинес - Он поет танго

Наши разговоры в холле, рассказ Грете и краткое путешествие по останкам старого дома — здесь еще сохранились, рядом со всепроникающим цементом, фрагменты паркетного пола и два-три старинных лепных карниза, — а также бесконечные расспросы про алеф — все это заняло больше сорока минут вместо десяти, предусмотренных экскурсионной программой. Экскурсовод дожидалась в дверях пансиона, скрестив руки на груди, а водитель автобуса торопил всех с отъездом при помощи чудовищного рева клаксона. Тукуман попросил меня задержать Грете и спросить, хотят ли туристы все-таки увидеть алеф.

Что за странная идея? возразил я. Алефа не существует. К тому же там, внизу, — Бонорино.

Ты сделай, как я говорю. Если они желают его посмотреть, я устрою им такую возможность сегодня вечером, в десять. Скажи сразу, что это будет стоить по пятнадцать песо с человека.

Мне пришлось подчиниться. Грете спросила, стоит ли зрелище таких денег, и я сказал, что не знаю. В любом случае, сегодня вечером они заняты, ответила она. Их везут слушать танго в «Каса Бланка», а потом на Вуэльта-де-Роча, это нечто вроде бухты на Риачуэло, почти в ее устье, и там ожидается выступление певца, имени которого им не открыли.

Может, Мартель, предположил я.

Я так сказал, хотя и знал, что это невозможно, что Мартель не подчиняется иным законам, кроме законов тайной карты, которую он рисует сам. А вдруг Вуэльта-де-Роча есть на этой карте, подумалось мне. А вдруг он просто выбирает места, где что-то произошло или должно произойти в будущем? Пока я не услышу, как он поет, мне не удастся это проверить.

Я просто пытаюсь вспомнить то, чего никогда не видел, сказал Мартель в тот самый вечер, как потом рассказывала мне Альсира Вильяр, женщина, которая влюбилась в него, услышав его пение в «Задумчивом пройдохе», и которая не покинет его до самой смерти. Для Мартеля вспомнить означало оживить, говорила мне Альсира, обрести то, что прошлое помещало вне пределов его досягаемости, ведь именно так он поступал со словами утраченных танго.

Альсира не была красавицей, но была невероятно привлекательной. Когда мы встречались и беседовали в кафе «Ла Пас», я не раз замечал, что мужчины оборачиваются и смотрят на нее, пытаясь сохранить в памяти это странное лицо, в котором при этом не было ничего необыкновенного — помимо какого-то колдовства, заставлявшего остановить взгляд. Альсира была высокая и смуглая, с густыми темными волосами и черными пронзительными глазами, как у Сони Браги в фильме «Поцелуй женщины-паука». С самого нашего знакомства я стал завидовать ее голосу, низкому и самоуверенному, и ее длинным тонким пальцам, которые двигались медленно, словно испрашивали особого разрешения. Я никогда не осмелился спросить эту женщину, как могла она влюбиться в Мартеля, который был почти что инвалидом, начисто лишенным обаяния. Просто поразительно, сколько женщин предпочитают интеллигентный разговор развитой мускулатуре.

Альсира была не только сообразительной, но и жертвенной. Помимо того что она трудилась по восемь — десять часов в день в качестве вольнонаемной исследовательницы для технических издательств и новостных журналов, у нее хватало времени на то, чтобы преданно исполнять обязанности медсестры при Мартеле, который вел себя с ней — как позже расскажет мне сама Альсира — непредсказуемо, по-детски: порой он просил, чтобы Альсира ни на минуту его не оставляла, а в другие периоды, иногда по целым дням, вообще не обращал на нее внимания, словно смиряясь с неизбежностью.

Альсира участвовала в сборе данных для книг и брошюр, посвященных Дворцу воды на проспекте Кордова, строительство которого завершилось в 1894 году. Таким образом, у нее появилась возможность в деталях изучить эти барочные конструкции, плод воображения бельгийских, норвежских и английских архитекторов. Над внешним обликом дворца работал Олаф Бойе, рассказывала мне Альсира, друг Ибсена, с которым они каждый вечер встречались в Большом кафе в Христиании, чтобы поиграть в шахматы. Часами они сидели в молчании, а в перерывах между партиями Бойе вычерчивал причудливые детали своего грандиозного проекта, а Ибсен в это время писал своего «Строителя Сольнеса».

В те времена промышленные объекты, строившиеся в жилых районах города, принято было украшать скульптурными композициями, чтобы скрыть безобразие машин. Чем более сложным и утилитарным было внутреннее устройство здания, тем более изящно оно должно было смотреться снаружи. Бойе было поручено спрятать трубы, краны и цистерны, предназначавшиеся для того, чтобы снабжать Буэнос-Айрес водой, под мозаикой на извести, чугунными кариатидами, мраморными плитами, терракотовыми венками, за дверями и окнами, покрытыми таким количеством изразцов и эмалей, что любая отдельная деталь терялась в этих джунглях красок и форм, получивших полную власть над фасадом. Здание возводилось для того, чтобы укрыть за внешней отделкой все, что находилось внутри, вплоть до полного исчезновения, однако его внешний вид был столь невероятен, что жители города в конце концов напрочь позабыли о существовании этого дворца, сохранявшего свой облик на протяжении более сотни лет.