Матвей Ганапольский - Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника

Однако в эту минуту из кабины пилотов вышел капитан самолета и спросил, собираемся ли мы взлетать.

Брат моей жены горестно указал ему на пса и сообщил, что он в отчаянии.

Тогда капитан склонился над Берни и сказал ему что-то по-грузински. После чего Берни, без звука, сам вполз в клетку и дал закрыть ее дверцу. Капитан посмотрел на потрясенных пассажиров и, сказав: «Два умных человека всегда могут договориться», вернулся в кабину.

Итак, полет начался, и за весь рейс из клетки не донеслось ни звука, хотя самолет сильно болтало.

Лишь только тогда, когда все благополучно приземлились и дверь клетки открыли, стало понятно, чего стоил Берни этот полет.

И тут еще одно отступление.

Моя мама рассказывала мне, что ее бабушку однажды повезли на вокзал, чтобы поехать на поезде.

А эта мамина бабушка всю жизнь жила в деревне и никогда поезда не видела.

Так вот, когда они оказались на перроне и подъехал паровоз, изрыгающий клубы дыма и пара, то эта старушка от страха выбежала из вокзала и побежала прочь по дороге.

Ее с трудом поймали и посадили в вагон.

Поезд тронулся, она молча сидела на лавке с непередаваемым деревенским достоинством, пот от страха заливал ей глаза, при любом покачивании или дергании вагона она высоко подпрыгивала и всю ночь не сомкнула глаз.

И когда поезд доехал до места назначения, то она не вышла, а просто как бы выпала из вагона в предынфарктном состоянии. Интересно, что пока они ехали, моя мама, которая в те времена была маленькой девочкой, объясняла ей, что поезд – это не страшно, это как телега, только вместо лошади паровоз.

Бабушка кивала головой, говорила, что ее внучка «умница и далеко пойдет», но лишь потела еще больше. Видимо, лошадь – это все-таки не паровоз.

Так вот, когда Берни извлекли из клетки, то оказалось, что он лежал в воде. Вначале подумали, что он описался от страха, но оказалось, что это пот.

Пса можно было отжимать – стало понятно, что он страшно испугался этого путешествия, он испугался самолета и всех этих джигитов, которые запихивали его в клетку.

Ему было очень страшно, ведь рядом с ним не было ни Кати, ни Саши. Рядом с ним не было его любимой тещи.

Возможно, он от страха даже синел, но этого не было видно под его густой шерстью.

Когда его вывели из самолета, он тяжело дышал и выпил три литра воды.

Трудно сказать, что Берни пережил за этот полет, но, так или иначе, он не произнес ни звука.

Бог его знает, может и вправду он какой-то дальний потомок князей Дадиани, потому что не потерял лица, вернее морды.

Хотя, у кого повернется язык сказать, что у Берни морда?

У меня есть несколько знакомых, у которых настоящие морды – иначе не скажешь.

А у Берни лицо – лицо умной и интеллигентной собаки.

Я понимаю читательский скептицизм – конечно, каждый хвалит своего пса.

Но парадокс в том, что я не фанатичный собачник.

Вообще-то, по жизни со мной всегда жили кошки, и я могу написать целую книгу, опрокидывающую главный кошачий стереотип, что она живет «сама по себе» – возможно, у Киплинга просто была неправильная кошка.

Точно так же как до Берни у меня были неправильные собаки.

Никогда не забуду пса, которого звали Балкан. Он был обыкновенной рыжей дворнягой с хвостом-кольцом и жил в будке возле входа во двор.

Это были шестидесятые годы ХХ века, и понятие «война» было довольно живо. Мой отец был фронтовиком и часто мне рассказывал про военный аэродром, где служил.

Он вспоминал, что немцы часто прилетали бомбить этот аэродром, особенно в лунные ночи. И тогда везде громко звучала сирена, и под этот, выворачивающий внутренности и мозг звук все прятались в бомбоубежище.

Вы можете спросить, какое отношение имеет война, аэродром, лунные ночи и сирена к моей собаке.

А дело в том, что когда наступала ночь и появлялась Луна, то Балкан залезал на железную крышу будки, поднимал голову и начинал выть.

И выл он на Луну так страшно, что у всех нас волосы становились дыбом, а отец говорил, что он чувствует себя точно как в 1942 году и ему кажется, что немцы уже близко.

Балкан мог так выть много часов подряд, и это нужно было как-то прекращать.

Я брал веник и начинал собаку лупить. Но, поскольку я лупил его не палкой, а веником, получалось, что я делал ему лечебный массаж – точно как теща делала релаксирующие процедуры Берни.

Балкан немедленно прекращал выть и подставлял мне свои рыжие бока.

Желая выступить дедушкой Дуровым и выдрессировать этого рыжего негодяя, чтобы он не выл на Луну, я, сам того не желая, оказался объектом его дрессировки – он быстро понял, что если воет, то я выхожу с веником и делаю ему «тайский» массаж.