Матвей Ганапольский - Улыбайлики. Жизнеутверждающая книга прожженого циника

А теперь главный собор в Риме – собор Святого Петра. И пока этот собор стоит, он его именем и будет называться.

Когда я был в Риме, то меня по блату могли провести в подвалы собора, чтобы я Святому Петру чуть ли не в лицо посмотрел.

Я сказал – никогда!

Зачем мне видеть этот каменный саркофаг, зачем знать, что он был ростом 1 м 75 см и у него к старости была подагра.

Зачем мне это?

Он вернулся в Рим, с улыбкой посмотрел на крест, и последним желанием его было одно – чтобы его распяли вниз головой, потому что быть распятым, как Учитель, он считал себя недостойным.

Так зачем мне знать, какой у него рост?

Я уверен, что он был ростом, как баскетболист NBA, что был красив и мечом владел, как бог.

А еще у него был конь, от одного вида которого бежали враги…

Я хочу слушать песню Высоцкого про горы, но не хочу знать, что он был наркоман.

Не хочу знать, что император Адриан – величайший строитель Рима, умер от цирроза печени.

Не хочу знать, что композитору Густаву Малеру изменяла жена с местным архитектором и несчастный Малер побежал лечиться к психотерапевту по имени Зигмунд Фрейд.

Не хочу знать про то, что актрису Янину Жеймо, сыгравшую Золушку, потом отовсюду выгнали и до смерти гнобили, потому что она была полькой.

Она для меня Золушка! Все!!!

Однажды я ехал в автобусе, и там очень громко и неприятно смеялся ребенок. Был серый зимний вечер, все ехали с работы с мертвенными лицами и смотрели на его маму, намекая взглядами, что неплохо, если бы она ребенка заткнула. Но женщина понимающе пожала плечами и сказала: «Я не хочу его останавливать. Он может начать бояться смеяться».

Вот так и я.

Я боюсь не увидеть картину, узнав, что художник, рисуя эту картину, недоедал.

Давайте так: «Мухи отдельно, котлеты отдельно».

– Катя, а ты любишь смеяться? – спросил я дочь, измазанную дарами «Макдональдса».

– Люблю, – ответила Катя. – Но когда есть причина.

– А когда есть?

– Причина смеяться есть всегда, – авторитетно сказала Катя, вытирая рот рукавом белоснежной рубашки. – Папа, мне холодно, пошли! – Она потянула меня за руку.

– Между прочим, в Тбилиси даже вечерами тепло, – снисходительно заметила теща и, видимо, продолжая окуджавовскую песенную линию и обращаясь к текущей толпе, запела: «До свидания мальчики, мальчики…»

Я посмотрел на Катю и подумал, что она счастливый человек.

Не потому, что узнала фамилию Окуджава, а потому что у нее правильный отец – то есть я.

Этот отец, когда она станет повзрослей, в нужное время подсунет ей, между дискотекой, вузом и ее парнем, пару книжек и дисков Окуджавы.

Ведь его искусство – как виноградная косточка.

Читаешь, слушаешь, потом забываешь.

А потом неожиданно все в тебе прорастает.

И пусть она придумает себе своего Окуджаву – что-то среднее между Бредом Питом и Робертом Паттисоном.

Главное, чтобы понимала его прозу, стихи и, может быть, пела его песни.

К примеру, дуэтом с тещей!

А что, будет неплохой дуэт.