Маргарита Хемлин - Клоцвог

— Света, — сказала она подружке, — приготовься. Они нас будут пытать. Они узнали про золото, которое мы спрятали. Покажем им, что нам ничего не страшно от их рук. Пошли в большую комнату, сядем там и будем сидеть. А они пускай верещат на весь свет.

И пошла первая. Света стала пунцовой, так перепугалась, но все же поплелась за Эллой. Обе сели на диван и положили руки на колени.

Я наблюдала из спальни. Марик застыл в дверях из коридора в комнату.

В тишине прошло несколько минут.

Света Лифшиц хныкала:

— Отпустите меня домой. Меня будут искать родители. Они заявят в милицию.

Света заплакала, хоть руки с коленей не убрала. Слезы текли по лицу и падали на сжатые кулачки. Элла гневно посмотрела на нее и прошипела:

— Как тебе не стыдно! Они же радуются, что ты сопли распустила. Они нам ничего не сделают. А если сделают, их посадят в тюрьму. Ты же сама говорила!

Марик громким, но неуверенным голосом сказал:

— Хватит ломать комедию. Вы две дурочки. Никто вас трогать не собирается. Хоть и надо. И крепко. Сейчас же иди домой, Света. Или лучше — я пойду с тобой и поговорю с твоими родителями. Расскажу им, что ты их ненавидишь за то, что они евреи. А ты будешь стоять и слушать.

Марик хотел что-то еще продолжить на эту тему, но Света зарыдала:

— Ой, не надо! Я их очень люблю! Так люблю, что я не знаю как! Мы просто играли! Это игра! Элла, скажи! Мы просто играли! Мы придумали, что не любим! А колечки и сережки я покажу где. Мы сделали секрет под стеклышком. Во дворе, здесь! Тут у нас рядом с клумбой! Я покажу! Только ничего не говорите моим папочке и мамочке!

Элла от такой прямоты растерялась.

Марик, чтобы не утерять инициативы, скомандовал:

— Сейчас же во двор! Одевайтесь!

Он взял фонарик и вышел вместе со Светой.

Элла идти отказалась.

Мы остались с ней наедине. Она придвинулась, ноги у нее были деревянные. А лицо она запрокинула вверх, чтобы глаза уперлись в потолок.

— Ну и что. Ну и что. — Это она сказала абсолютно взрослым голосом человека, которого уже обрекли.

И тут мне показалось, что прошло сто лет со дня ее рождения.

Да. С Мариком мы не обсуждали создавшееся положение. Он пообещал Свете, что ничего не расскажет ее родителям. Я возражала, но в конце концов согласилась. Никому не станет легче. Новый скандал только отразится на Элле, так как понятно, что она была заводилой и ее испорченный ум не успокоится, а пойдет дальше. И куда, это еще большой вопрос.

Несмотря на мое тревожное ожидание, учительница не давала о себе знать насчет публичных извинений. С Эллой всякие разговоры на посторонние темы прекратились сами собой. Только необходимое.

Иногда я ловила на себе ее пустой взгляд.

Марик со слезами спрашивал: когда она стала чужая, почему.

Но я думаю, что она родилась чужая. Как женщина я могу ощущать подобные вещи.

В квартире воцарилась невыносимая атмосфера.

Одно держало меня: редкие письма Мишеньки, которые становились все сердечнее. Я, конечно, писала ему каждый день.

Насчет акустики и ее роли в будущем Мишеньки.

Саша Репков мне объяснил примерную разницу между использованием акустики в нефтянке и на флоте. Разница, конечно, огромная. Но все-таки принцип есть. Мише не помешает.

Хоть Репков мне наглядно проиллюстрировал, что лучше в таком случае Мишеньке идти на специальность «Полевая геофизика» или как-то так. Глубина залегания и так далее. Взрыв, датчики. Примеси. Звучало очень заманчиво. Но взрывы меня насторожили.

После ухода Репкова я переписала конспект, который он мне на слух представил в своей речи, и добавила свои соображения на опасную тему взрывов. Пусть Мишенька подумает. Может, лучше быть геофизиком.

Мне нравилось представлять, как мой сын слушает глубину и всякие помехи возле лодки и предупреждает товарищей в случае чего.

Да. Миша находился на такой глубине, что его никому из тех, кто наверху, не достать. Ни мне, ни Марику, ни Блюме с Фимой.

А Блюма и не давала мне забыть о ней. Писала письма с изложением дел в Остре. Всякие мелочи. Никаких обобщений она сделать не могла по своему умственному развитию, но у нее хватало ума всякий раз давать цифровой отчет по письмам к ней Мишеньки. Сколько пришло, какое обращение: «Дорогие Блюмочка и Фимочка», какие обещания на будущее: «Если дадут отпуск, обязательно приеду в Остер».

Но вот от Блюмы пришло письмо иного рода.

Был конец учебного года. Элла довела меня своей неуспеваемостью до белого каления, и я находилась в очень нервном состоянии. К тому же предстояло решить, что делать летом. Ехать вместе с дочкой на море не хотели ни я, ни Марик. Отправлять ее в лагерь мы тоже боялись. В детском коллективе, тем более на относительной свободе, могло произойти всякое.