Иосиф Герасимов - Вне закона

— Прошу подписать.

Илья Викторович посмотрел на протокол допроса, усмехнулся:

— А иди-ка ты… — договорить не успел.

Удар в живот был короткий, сильный, дыхание перехватило так, что Илья Викторович согнулся, стукнувшись лбом о стол, и потребовалось время, чтобы он мог вдохнуть, да и то с болью, словно тупым ножом полоснули от груди к животу. Степан Степанович стоял невозмутимо, будто и не он нанес удар.

— Илья Викторович, ты же не новичок, сам допросы снимал. Или подписывай, или пошлю на обработку. Мне приказано сворачивать с тобой. Без тебя дел много.

Порядки Илья Викторович знал и подписывать эту дребедень не собирался. Время не прочное. Еще до того, как арестовали Илью Викторовича, уж бродили в стенах Лубянки слухи, что на самом верху беспокойно, ждут перемен, а они могут быть разными.

Илья Викторович посмотрел на Судакевича, усмехнулся:

— Торопишься, парнишка. Когда я тебя буду допрашивать, разговоров о Тарасе Бульбе и Ромео не будет. Это уж поверь мне.

— Понимаю, — кивнул Судакевич. — Такие, как ты, не церемонятся.

Илья Викторович засмеялся:

— Дурачок. Тебя бы и трясти не пришлось. Сам бы все высыпал. Но меня подписать не заставишь… И посмотри внимательней протокол: учитель, а грамматических ошибок наделал. У нас сейчас начальство грамотное, ошибок не любит.

— Ну, ладно, — сказал Судакевич. — Отдыхай пока. А там посмотрим, может, еще и не так петь будешь.

После того дня они долго не встречались, даже подумалось — Судакевича убрали, потому что раза два Илью Викторовича таскали на допрос к какому-то сопливому мальчишке, а тот все допытывался: кто из членов выставкома родственник Ильи Викторовича? Вот его на чем заклинило, решил такую версию выдвинуть. Каждый валяет дурака по-своему.

Илья Викторович просидел во внутренней тюрьме до июля пятьдесят третьего, уж известно стало о смерти Сталина, о новых людях в правительстве, на допросы больше не вызывали, можно было получить книги из библиотеки, доходили слухи — многих выпустили из тюрьмы, а его все держали.

Но в июле Илью Викторовича вызвали. Охранник успел шепнуть: арестован Берия. Он не знал, как это воспринять, ведь могли и на нем отыграться.

В кабинете следователя ждала неожиданность. Встретил его Судакевич, на нем были погоны капитана, он лучился от радушия, чуть ли не полез целоваться, пахло от него модным одеколоном «Шипр».

— Ну, начальник, — сказал Судакевич, — пора бы нам с тобой и выпить за пришествие жизненно необходимых перемен.

Широким жестом он указал в угол, где накрыт был небольшой круглый столик, на нем бутылка дорогого коньяка, хорошая закуска.

— Это в честь чего же? — спросил Илья Викторович, догадываясь, что последует дальше.

— Темницы рухнут, и свобода… — весело произнес Степан Степанович. — Мне приказано от имени нового руководства принести глубочайшие извинения и сообщить, что компенсацию по заработной плате получишь и прочая, прочая… А обиды не держи. Сам знаешь: служба…

Он подхватил Илью Викторовича под руки, повел к столу. Они не дошли совсем немного, Илья Викторович сделал вид, что споткнулся, Степан Степанович попридержал его и в это время получил удар в живот. Илья Викторович вложил в него всю силу, даже почувствовал, как под кулаком хрустнуло.

Судакевич бесшумно осел на ковер, побледнел, раскрыл рот, широко распахнул глаза, потом хриплый вой вырвался у него из горла, он содрогнулся всем телом, встал на четвереньки, стремительно прополз в угол к умывальнику.

Илья Викторович не чувствовал ни удовлетворения, ни превосходства, он нанес удар, не готовясь заранее, хотя в одиночестве представлял: если Судакевич снова его вызовет, то уж более он не подставится, а опередит тупоносого.

С гадливостью он наблюдал, как Степан Степанович возле умывальника приводит себя в порядок; наконец лицо его посвежело, он вытерся полотенцем, аккуратно повесил его на крюк и неожиданно улыбнулся:

— Ну что, Илья Викторович, будем считать — квиты. Вот за это и выпьем.

Илья Викторович выпил с удовольствием, закусил, намазав толстый слой икры на кусок мягкого хлеба, и, не испытывая никакой злости к Судакевичу, слушал его болтовню.

— История, Илья Викторович, имеет много несообразных зигзагов, и поворот ее возможен на пользу человеку, если он считает, что фортуна его несчастьем ударила, а вот — нате, пожалуйста, вам золотой орешек. Кто ты теперь есть в нарождающейся жизни? Объясняю: страдалец, коего все должны почитать и ублажать, потому как, проявив большевистскую стойкость и мужество, не дал оклеветать ведущих мастеров передового советского искусства. Об этом и покорный твой слуга сейчас характеристику по указанию верха сочиняет. Возможно, Илья Викторович, тебе и железку на грудь за подвиг стойкости и принципиальности дадут. Так что по всем статьям ты меня благодарить должен, я ведь следствие тянул, и потому забудем взаимный обмен рукоприкладством, будем дружить.