Тьерри Коэн - Я сделаю это для тебя

Некоторые адепты, окружившие импровизированные подмостки, явно пришли сюда по тем же самым причинам. Им по большому счету нет дела ни до содержания речи, ни до целей оратора: они хотят сориентироваться, встретиться, узнать друг друга. Они думают, что внушаемый Западу страх есть свидетельство силы, отражение идентичности, в которой им было отказано.

Но я не нахожу для этих людей ни одного смягчающего обстоятельства, потому что их присутствие придает легитимность слову этого безумца.

Он появляется под приветственные возгласы. Некоторые почтительно обнимают его. Он хранит серьезность. Оглядывает собравшихся суровым властным взглядом, и все умолкают. Трепет этих людей явно доставляет ему удовольствие.

Он начинает говорить — спокойным тоном, на арабском. Очень скоро темп речи ускоряется, он повышает голос, и слушатели возбуждаются. Великолепный актер. Он умеет завести толпу, ненавязчиво подтолкнуть ее к восприятию смутных идей, которыми торгует. Не знаю, что именно он пытается втолковать людям, но догадываюсь. Я изучал тексты его обличительных речей: начинает он всегда с религиозной полемики, помещая ее в исторический контекст, дабы придать легитимности. Потом в ход идут притчи и туманные намеки, символика мифов, ссылки на Коран. Так он устанавливает связь между святостью жизни Пророка и тем будущим, в котором, по его словам, все арабы объединятся, чтобы сокрушить неверных. Тут проповедь приобретает политический оттенок. Толпа созрела. Люди готовы повторять лозунги, выкрикивать слова ненависти.

Внезапно шейх замечает телеоператора с камерой и переходит на английский: чужой язык смягчает агрессивную тональность.

— О, арабская и исламская Умма, [2] Умма — сообщество верующих. тебя ожидает радостная весть! Грядет царство нашей веры. Моджахеды разогнали мрак, и свет этот оплачен ценой их крови. Они указывают нам путь. О мои верные собратья, ваши сыновья жертвуют собой, чтобы в этом мире воцарился наш закон! Эти рыцари Таухида, [3] Таухид — единобожие, единство Аллаха. воинство Царства Всевышнего, заставляют наших врагов дрожать от страха, сотрясают их престолы. Дуют ветры джихада, и очень скоро они прогонят прочь лицемерие народов, и воссияет свет нашей веры. Крестовые походы американцев, французов и британцев, топчущих землю Ирака и Афганистана, обречены на провал. Они объединились, потому что страшатся силы наших братьев.

Он на мгновение умолкает, оглядывает темными глазами толпу, оценивая произведенный эффект. Потом поворачивается к камере и угрожающе поднимает вверх указательный палец:

— О народы стран-крестоносцев, вы не услышали рыданий миллионов иракских детей, погибших из-за эмбарго! Вы притворились, что плач палестинских детей не ваше дело. А сегодня называете убийцами наших воинов, которые противостоят вам в Ираке, Афганистане и повсюду, куда вторгаются ведомые корыстным интересом армии неверных? Они — убийцы? Нет, они — вооруженная рука нашего правосудия. Раненные вашим лицемерием, лишенные достоинства, ограбленные и униженные вашими солдатами, они предпочитают жертвовать жизнями во имя своей веры. Они — солдаты Пророка! Они пожертвовали жизнями ради него! Он встретит их как героев, обнимет, усадит рядом с собой и одарит вечным счастьем!

В толпе раздались одобрительные возгласы. Шейх отвернулся от оператора и бросил в лицо завороженной, загипнотизированной, готовой сорваться на крик толпе:

— Не слушайте нечестивцев, которые марают наших братьев! Их слова — не более чем проявление бессилия перед лицом нашей истины! Мы — жертвы! Но это скоро изменится, братья мои! Начнется новая эра. Та самая, что велел нам строить Пророк! Будьте же его разведчиками в потемках этого мира! Будьте его солдатами на поле битвы! Он станет вашим поводырем в небесных долинах! Аллах акбар!

Распаленные слушатели хором отвечают, и славословие в адрес Бога превращается в военный клич.

Я больше ничего не слышу. Не отрываясь смотрю на шейха, туда, где бьется его сердце, словно пытаюсь обрести силу убить его на расстоянии. Нужно было запастись дальнобойной снайперской винтовкой и застрелить его из окна номера. Охранники, не спускающие глаз с толпы и фасадов зданий, не успели бы меня остановить. Прицелиться в голову — чпок — и дело сделано.

Но моя месть должна быть иной. Убийца-проповедник не может погибнуть как герой. Он не обретет статус мученика, о котором так мечтает.