Сулейман Файяд - Живой мост

Неожиданно из клуба вышел маленький толстый человек в сопровождении элегантной дамы. Я увидел, как он поманил меня, и поспешил подъехать. Как только свет фар упал на лицо женщины, я сразу узнал ее, хотя она сильно изменилась. Это была красотка Мими, до палестинской войны она работала в кабаре Яффы. Одно время я был близок с нею, осыпал ее подарками и так сорил деньгами, что однажды подарил ей великолепный зеленый «бьюик».

В сильнейшем замешательстве я хотел отказаться от клиента, но рука мужчины уже открыла дверцу машины, Мими развалилась на сиденье, а он сел слева от нее. Они не обращали на меня внимания, и я мог хорошенько рассмотреть ее. Несомненно, это она. Но куда-то исчезли ее обычная изысканность и высокомерие, с которым она, бывало, смотрела на подруг. Бедняжка была одета в дешевое платье, и мне даже показалось, что она сильно постарела.

«Ирония судьбы, — подумал я. — Где те дни, когда я вел собственную машину и Мими сидела рядом со мной в сиянии своей молодости и красоты? Где мои друзья, мои завистники?» Мне захотелось повернуться к ней и сказать: «Даже над тобой посмеялось время!»

И вдруг я вздрогнул, услышав ее печальный глубокий голос:

— А где же твоя машина?

Но она обратилась не ко мне.

— Я ее недавно продал, — пьяно ответил ее спутник, — хочу купить новую.

— Господи, это же великолепно! — воскликнула Мими. — Ты должен купить «бьюик». Это самая лучшая, безотказная машина. У меня был зеленый «бьюик». Мне его подарил один друг.

— Боже мой! — иронически прервал мужчина, полагая, что она намекает ему, чтобы он купил ей машину. — Так у тебя был «бьюик»! Кто же этот милый друг, который делал тебе такие подарки?

— Он из Яффы, — с горечью ответила Мими. — Он, бедный, погиб в палестинскую войну.

— Да помилует его аллах! — усмехнулся ее собеседник. — И да не обойдет его своим милосердием! Мы избавились от него, и слава богу.

Я чуть не ахнул, услышав последние слова Мими, и сильнее сжал в руках руль. «Значит, по мнению некоторых, я уже мертв, — думал я. — Как легко, однако, ты похоронила меня, всего двумя словами, двумя безжалостными словами! Каким, значит, я стал для тебя ничтожеством. Ведь ты точно знаешь, что я жив. Но в твоих глазах я мертв, ибо стал жалким, неимущим беженцем. Неужели ты, неблагодарная, забыла, сколько я потратил на тебя? Как-то ты будешь себя чувствовать, если я сейчас повернусь, зажгу свет и скажу: «Да будет милосерден аллах к твоему дорогому покойнику!»

Я уже было хотел так и сделать, но передумал. С какой стати я буду пугать и смущать ее? Она выбрала для меня такую славную смерть! Спасибо и на этом. Мне и следовало бы умереть. Разве смерть в борьбе за родину не лучше, чем такая ничтожная жизнь?»

Задумавшись, я пропустил часть их разговора, однако насмешливый тон мужчины вновь вернул меня к действительности:

— Твой дружок из Яффы был расточительным добрячком и в то же время оказался героем. Так ты говоришь, что он подарил тебе «бьюик»? Это немало. Но Палестине он отдал жизнь! Я вижу, он был щедр во всех отношениях.

— Как ты жесток! — возмутилась она — Как можно смеяться над жертвами войны? Оставь эту тему, или мы поссоримся. Ты ведь никогда мне не веришь.

— Я вовсе не смеюсь, клянусь аллахом! Разве я осмелился бы? — холодно возразил он. — И потом, когда это я не верил тебе? Я просто удивлен. Мне хорошо известно, что люди, которые дарят роскошные машины красавицам, подобным тебе, в трудный для родины час не склонны жертвовать за нее жизнью. Твой друг, видимо, исключение из этого правила.

— Господи, — сказала она, — ты никак не можешь удержаться от издевательств. Я знаю, это из-за ревности. Ты слишком ревнив и не можешь слышать, когда я хорошо говорю о ком-либо, кроме тебя, будь он даже мертвый.

— Я ревнив?! — расхохотался ее спутник. — Я далек от ревности! Клянусь аллахом, я не ревновал даже к твоим живым друзьям! Что уж тут говорить о мертвых? Еще не родился такой человек, который мог бы возбудить мою ревность. Не родился и никогда не родится!

— Какая самоуверенность! — со свойственным ей кокетством заворковала она. — Это очаровательно! Как ты мил!

Ответом на эти слова был долгий поцелуй. В голове у меня зашумело, руки задрожали. Меня охватило неукротимое желание ударить этого негодяя по физиономии, выбить ему зубы… Но к чему? Разве он не сказал правду? Разве я действительно не один из тех, кто повинен в позоре Палестины, кто пренебрег своим долгом перед родиной? Разве я не находился за бортом настоящей жизни, разве я интересовался политикой, разве пытался разобраться в кознях империализма, пока не оказался их жертвой?