Альберто Васкес-Фигероа - Океан

Рохелия Ель-Гирре, похоже, поняла, что ответить ей нечего и все, что бы она сейчас ни произнесла, будет выглядеть как жалкие оправдания собственных мерзостей. Все ее доводы, которые до сей поры представлялись ей важными и неоспоримыми, сейчас показались ничтожными. Почти всю свою жизнь она терпела унижения, однако так и не набралась смелости уйти, ибо в душе боялась оставить богатый дом и сытую жизнь, а еще она знала — где бы она ни оказалась, везде с ней станут обращаться так же, а может, и еще хуже. Если всем мужчинам семейства Кинтеро — и, что уж греха таить, многим другим, которые к нему не принадлежали, — удалось вложить ей в рот «цыпленка», то только потому, что ей самой это нравилось. Доставляло удовольствие еще с тех самых пор, когда она была подростком и мальчишки, не боясь заразиться туберкулезом, ночами навещали ее в отдельно стоящем домике в Конилле.

Посему она продолжала неподвижно сидеть, храня молчание, уставившись на свои морщинистые руки, едва прикрывавшие костлявые колени, и подняла она голову лишь тогда, когда хозяин запустил руку под простыню и вытащил оттуда тяжелый пистолет.

Она посмотрела прямо на него, не в силах пошевелиться и произнести хоть слово: черное отверстие дула казалось бездонным и гипнотизировало ее. Она так и сидела, пока на какую-то долю секунды не увидела вспышку, заполнившую черную дыру. Грохота выстрела она не услышала, ибо когда он до нее докатился, пуля уже пронзила мозг.

Дон Матиас Кинтеро лежал так же неподвижно, как и мертвая женщина, которая, словно задремав, откинулась на спинку кресла. Он спокойно ждал, пока Роке Луна и Дамиан Сентено не выбили дверь, не вбежали в комнату и, встав в ногах кровати, наконец-то не заметили труп Рохелии. Все это время пистолет так и лежал под его рукой.

Дон Матиас показал на нее.

— Закопайте ее так, чтобы никто не смог отыскать, — сказал он, а затем обратился к Роке Луна: — Если ты обмолвишься о произошедшем хоть словом, я поклянусь, что это ты убил ее, и тогда будет твое слово против моего. Но если смолчишь, тебе никогда не придется раскаиваться в собственной скрытности. Если кто-нибудь спросит о ней, скажи, что сбежала, украв у меня все, что только смогла найти… Никто этому не удивится… Какие-нибудь проблемы?

— Никаких, дон Матиас.

Тогда старик обратился к Дамиану Сентено.

— Спустись в Плайа-Бланка, — приказал он. — Скажи Абелаю Пердомо, что если через три дня его сын не придет ко мне, то ты убьешь второго его сына, затем его жену и, наконец, его самого. — Он на мгновение прервался и глубоко задышал, словно ему было тяжело говорить. — Скажи ему, что я устал ждать, что я готов потратить последнее сентимо, чтобы только покончить с убийцей своего сына, что мне все равно, закончу ли я жизнь на виселице или в своей постели, но в любом случае умирать я буду с улыбкой на устах, потому что к тому моменту уже увижу Асдрубаля Пердомо мертвым. Скажи все это, Дамиан, и пусть он знает, что я говорю серьезно.

Старик закрыл глаза, давая тем самым понять, что разговор закончен.

Дамиан Сентено и Роке Луна переглянулись, одновременно пришли к выводу, что больше им здесь делать нечего, подхватили тяжелое кресло и вынесли труп Рохелии Ель-Гирре из огромной, заставленной массивной мебелью спальни, где еще долго кислый запах пороха мешался с металлическим запахом крови, а страх плясал рука об руку со смертью.

Дамиан Сентено спустился в Плайа-Бланка на следующий день, в душе он был уверен, что наконец-то настал час раз и навсегда расквитаться с семейством Марадентро, однако умом он понимал, что сейчас следует быть, как никогда, осторожным.

Он понимал, что дон Матиас дал ему последний шанс покончить с Асдрубалем Пердомо, однако он также знал, что после смерти Рохелии дон Матиас Кинтеро уже не является полноправным хозяином виноградников Мосаги, что он стал зависим от молчания двух людей.

И Дамиан Сентено уже назначил цену своего молчания, и Роке Луна с ним согласился.

В то время как они искали укромное место, где можно было бы закопать труп, Дамиан Сентено и Роке Луна обсудили сложившуюся ситуацию, после чего Сентено пришел к выводу, что согнувшийся под тяжестью нелегкой жизни крестьянин был явно доволен ходом событий и не собирался предъявлять претензий хозяину, освободившему его от ворчливой и своевольной женщины, которой доставляло извращенное удовольствие издеваться над ним.

— Она так и должна была кончить… — тихо произнес он, когда они опускали тело навечно умолкнувшей Рохелии в глубокую расщелину. — Она искала такой смерти, я ее предупреждал, но она не слушала… Для простой ключницы она слишком много мечтала. Хотела стать хозяйкой гасиенды… Сумасшедшая!