Елена Антонова - Неисторический материализм, или ананасы для врага народа

– Уж очень легкий, – сомневался Николай Васильевич. – Ненадежная вещь. Самому легче дуть – что он тут высушит, крохотный такой.

Андрей вернулся с тремя ведрами воды, Маргарита Николаевна сняла с плиты на печке кастрюлю с горячей водой, и все по очереди принялись отмываться на кухне. Андрей тем временем включил пылесос и направил струю горячего воздуха на стену. Пылесос взревел, как самолет на взлете, посеяв переполох среди гостей.

– Ох, – воскликнула Серафима Петровна, хватаясь за сердце. – Я уже думала – воздушная тревога опять.

– Эта фитюлька так гудит? – удивился Григорий Иванович.

– Не подставляйте руку, – прокричал Сергей. – Обожжетесь.

Но муж Серафимы Петровны, имя которого так и не удалось пока выяснить, уже дул на руку. Свалившиеся с лысины длинные пряди свисли до самых плеч.

– Ничего себе дует, – приговаривал он озадаченно. – Это как же – такой маленький, а так дует.

– Климушка, – ласково окликнула его Серафима Петровна. – Весь твой «золотой заем» растрепался.

Сергей удивленно воззрился на Андрея. Тот прошипел ему в ухо:

– Облигации раньше были такие. Государственные. «Золотой заем» назывались. Обязательные.

Сергей похлопал глазами. Лучше надо было историю учить, в очередной раз сокрушенно подумал он.

Потом все по очереди подставляли руку, трясли и дули на нее и восхищались советской техникой. Сергей счел пока за благо промолчать, что пылесос – японский.

Мария Ивановна тем временем развернула кусок обоев.

– Ой, – восхищенно воскликнула она, – какие плотные. Ах, золотистые! Ах, блестят!

Все застыли перед обоями, как перед картиной. Мужчин красота рисунка мало трогала.

– Не будут держаться, – говорил один.

– Слишком тяжелые, – согласно кивал другой.

Потом все недоверчиво рассматривали коробочки с клеем, говоря, что лучше и надежнее самим сварить клейстер. Андрей на глазах у всех залил клей теплой водой в ведре, и все отправились к Хворовым ужинать.

– Ну, не знаю, как насчет возбуждения их зависти к нам, – шепнул Сергей Андрею, – но я им уже весь иззавидовался.

Андрей, который, к негодованию соседей, сделал было неудачную попытку удрать обратно в двадцать первый век на полчасика, молча смотрел на стол, щеголявший вышитыми салфеточками, милыми домашними мисочками и вазочками. Стол уютно освещался розовым абажуром с бахромой. В середине красовался зажаренный целиком молочный поросенок с веточкой герани в зубах (за неимением укропа в январе). Вокруг него на тарелочках красовались пироги, вазочки с соленьями и блюдо вареной картошки. Все это великолепие издавало невероятный аромат.

– Чем это пахнет? – удивлялся Сергей. – Вроде бы не специями.

– Ты, наверное, удивишься, – прошипел в ответ Андрей, – но пироги пахнут пирогами, а жареный поросенок – жареным поросенком.

– А я думал, специями. Гуля говорила, что без специй невозможно готовить.

– Ха! Твоя Гуля! – язвительно сказал Андрей, глядя, как хозяйка кладет ему в тарелку кусок поросенка.

К еде Андрей всю жизнь относился как к досадной помехе, отвлекающей от дела. Его вообще раздражала удивительная несовершенность человеческого организма. Он требовал время на сон, заставлял ощущать голод и усталость – все это нерационально и непроизводительно. Его родители тоже были люди науки, ели наспех, а искусство накрывать на стол вызывало у них презрение, которое они даже не считали нужным скрывать. Они называли это мещанством и уделом тупиц и бездельников.

Но сейчас накрытый стол, и особенно жареный поросенок, вызвал в нем самые светлые чувства. К тому же соседи сэкономили им массу времени и сил.

Раиса Кузьминична оказалась невероятно красивой. Она была моложе Николая Васильевича лет на десять и казалась его дочкой или младшей сестрой. Через ее плечо свешивалась толстая русая коса. Ямочки на щеках, прозрачная кожа и нежная улыбка делали ее необычайно привлекательной.

Ужинали весело и шумно. В самый разгар веселья незапертая дверь медленно раскрылась, и на пороге появилась девочка лет трех в зимнем клетчатом пальтишке. Она задумчиво сосала варежку.

– Валечка, нехорошо так без стука входить, – послышался женский энергичный голос.

– О, Любовь Борисовна, милости просим, – зашумели все сидящие за столом. – А где же Михаил Андреевич?

– Только с репетиции идем, – рассмеялась она. – Сейчас все расскажу. Вот только разденемся, и придем, – пообещала она, схватила дочку и исчезла.