Славомир Мрожек - Валтасар

В пути мы замечали множество признаков оттепели. По вагонам бродили веселые попрошайки — подмигивая, они протягивали руки, вымогая «пожертвования на международную разрядку». В киевском поезде, когда я спросил у одного инженера: «Который час?», он ответил: «Четыре». И после многозначительной паузы добавил: «По московскому времени». Такое было немыслимо прежде, когда Россия и Украина составляли «союз нерушимый».

В Крыму, когда мы с попутчицей возвращались на пароход, к нам неожиданно прицепились двое мальцов. Они пьяненько распевали на французский лад что-то из репертуара Ива Монтана: «Па-айдем в кино, с нами Брижит Бардо, о ла-ла-ла, c’est magnifique» [106] Великолепно (франц.) . Правда, завидев милицейский патруль, они мигом присмирели и помалкивали, пока мы не миновали патруль. Сказалась добрая старая дрессировка.

Мои сведения о России были весьма ограниченными. Она представлялась мне северной снежной равниной. Теперь я открыл южную Россию — гористую, с чащобой тропических лесов. Я был очарован Крымом, Черным морем, пальмами и экзотическими фруктами, а также грузинами, неевропейскими обычаями и близостью мусульманской Азии. Все это лишь укрепляло во мне ощущение неисчерпаемых возможностей.

Возвращался я из России иным человеком, сам еще о том не зная. Мария Обремба — моя будущая жена — была уроженкой Силезии. Ее отец, впоследствии врач, участвовал в Силезском восстании как адъютант Корфанты [107] Войцех (Адальберт) Корфанты (1873–1939) — лидер движения за независимость Силезии от Германии (1919–1921). После ожесточенной борьбы восставших поляков с германскими войсками по решению Совета Лиги Наций от 17.10.1921 г. юго-восточная часть германской Верхней Силезии с центром в Катовице вошла в состав Польши. . Бабушка говорила только по-немецки, но ее крестьянская семья из «зеленой» Силезии сохраняла польский дух. Мать — из Познани. Насколько я помню, она совершила мезальянс, выйдя замуж за крестьянского сына, о чем не переставала ему напоминать. В 1939 году отец Марии, известный к тому времени в Катовице врач, вынужден был бежать, скрываясь от гестапо. После войны он вернулся домой, но вскоре умер. Мария часто ездила в Варшаву — навестить сестру-близняшку. Она закончила Академию художеств и периодически работала в разных местах, но главным образом занималась живописью, что в эпоху соцреализма было делом нелегким.

По возвращении в Польшу мы поддерживали знакомство. Я бывал в Катовице чаще, чем она в Кракове, из-за микроскопических размеров моей каморки на Крупничей. Ее квартира, еще довоенная, даже после «уплотнения» оставалась более-менее просторной.

Пока мы путешествовали по России, в Польше совершилась почти революция, названная в польской прессе «познаньскими событиями». После очередного повышения цен на предметы первой необходимости рабочие в Познани подняли бунт. Сожгли ненавистное здание УБ и освободили заключенных. Несмотря на полное отсутствие информации, казалось, что вот-вот вся страна присоединится к Познани. Однако милиция и армия жестко расправились с бунтарями. Погибло много людей, до сих пор никто не знает сколько, и председатель Совета министров — некий Циранкевич [108] Юзеф Циранкевич (1911–1989) — премьер-министр Польской Народной Республики в 1947–1952 и 1954–1970 гг. — торжественно заявил: «Каждый провокатор или безумец, который отважится поднять руку на народную власть, должен твердо знать, что эта рука будет отсечена».

Воодушевленный «лотерейной» удачей, я решил рискнуть еще раз — и снова выиграл! На этот раз я совершил поездку в Вену и в Венецию. В наше время путешествие — даже вокруг света — дело обычное. Достаточно заплатить аванс в первом попавшемся турагентстве. Тогда же, проходя через сложные формальности, никогда нельзя было быть уверенным в конечном результате. Но вот я в автобусе, на пути в Тешин.

Первый этап — Вена — в какой-то степени был мне знаком. Я вырос в Галиции — одной из трех провинций во времена ранних разделов Польши. Так что австрийская культура была мне близка. Но когда мы пересекли границу, меня поразила… геометрия. Я с удивлением отметил, что в Австрии она оказалась несколько иной. Ее главная черта — четкость прямых углов. Ничего кривого, неопределенного, начертанного рукой, которой на полпути вдруг все на свете надоело. Сгущались сумерки. Я отвлекся от геометрии и занялся другим: наблюдал в небе поразившее меня необычное свечение, которое, по мере нашего приближения к Вене, незаметно, но неуклонно усиливалось. «Сверхъестественное явление» оказалось заревом от бесчисленных уличных фонарей, неоновой рекламы, освещенных окон, ресторанов, баров и кафе. Впервые в жизни, двадцати шести лет от роду, я увидел настоящий город — и невольно сравнивал его с тогдашним Краковом.