Славомир Мрожек - Валтасар

Таким образом я свел с Союзом писателей — а также с соседями — более близкое знакомство. На втором этаже, с фасада, в двух комнатах размещалась канцелярия. В первой комнате сидела секретарша, в другой — председатель правления, тогда — Стефан Отвиновский. В главном здании проживали разные лица, некоторые — на протяжении всех лет моего там пребывания — очень колоритные. Тоже с фасада — Ханна Морткович-Ольчакова с матерью и подрастающей дочкой, Тадеуш Квятковский с женой-актрисой и дочкой. В первом флигеле — Стефан Отвиновский и Эва Отвиновская, Мариан Проминский с женой и сыном. Легендарный и, к сожалению, пишущий бывший партизан Сконечный с женой и поэт Ожуг. Во втором флигеле — Полевка с женой и сыном, Киселевский с женой и сыновьями, Барнась и Ежи Бобер с женами, Мачей Сломчинский и Лидия Замков, а также Адам Влодек и Вислава Шимборская.

Правая половина первого флигеля была предназначена, в основном, для одиночек: Эдек Рончковский, Тадеуш Новак, Славомир Мрожек, Ежи Гордыне кий и Ян Зых [97] Автор называет имена польских писателей и поэтов. .

Не имеющий отношения к литературе плебс проживал в безымянном флигеле напротив моего окна. В крохотные — еще меньше моей — комнатки поднимались по железной винтовой лестнице. По субботам в них происходили попойки. Долгие годы там заправляла пани Лёля — карлица, страшная как смертный грех, но очень обаятельная. Она жила с профессиональным вором, намного моложе ее, — он отличался смазливой физиономией и весьма сомнительными манерами. Пани Леля была мастерицей на все руки, удивительно трудолюбивая, жизнерадостная и большая выдумщица. Позже, уже после ее смерти, профессор полонистики Бронислав Май сделал ее главным персонажем своих невероятно смешных монологов под общим названием «Как я сожительствовала с литературой и искусством».

В девяностых годах в краковской прессе появились статьи с требованиями к магистрату купить Дом литераторов и после реставрации взять здание под охрану как «значительный памятник культуры Кракова». Предлагалось создать в обновленных помещениях «Литературный музей краковских писателей» — с натертыми до блеска полами, обязательной дирекцией, одетым в униформу персоналом и определенными часами посещения (ежедневно, за исключением понедельника). Сама мысль о «школьных экскурсиях из Пшемысля», посещающих мою мансарду, показалась мне такой же смешной, как монологи Бронислава Мая. К счастью, выступления на эту тему прекратились.

Мои отношения с Адамом Влодеком еще больше упрочились с тех пор, как я поселился с ним по соседству. Он не скрывал, что одна из его целей — мое вступление в партию. Вспоминал об этом все чаще, а я, чтобы его не обидеть, поддакивал: «А может, правда, вступить?» Но одна мысль об этом приводила меня в ужас. Партия, откровенное изобретение большевиков, — нет, это было мне не по душе. Как и вообще полякам — тогда, в 1952 году. Одно дело — прогрессивные взгляды, это еще как-то укладывалось в польскую ментальность. Земельная реформа или, на худой конец, польско-советская дружба — еще куда ни шло, но только не партия.

Однако все в моей жизни тогда вело к тому, чтобы стать мне партийцем. Прежде всего характер моей работы в «Дзеннике». Я преуспевал. Мои тексты из чисто репортерских все больше превращались в публицистические. Меня все чаще освобождали от «трудовой дисциплины», и я оставался дома писать важные статьи на очень важные темы. Выход на довольно широкую общественную арену привел к результатам, для меня весьма неожиданным: «Если этот малый пишет искренне, почему он не вступает в партию?» И вопрос дополнялся тезисом: «Он так пишет на всякий случай, но в партию не вступает, ибо, если что-то вдруг изменится…» Нужно помнить, что в 1952 году вот-вот ждали войны между Советским Союзом и остальным миром. По крайней мере, в Кракове. И действительно, тут-то и зарыта собака.

Как я уже писал, после моего триумфального, как мне казалось, репортажа о Новой Гуте вокруг образовалась пустота. Исчезли почти все. Все, кто был мне дорог. Друзья детства и те, которые появились позже. Исчез Тадеуш Бжозовский и другие, менее близкие знакомые. Я пребывал в наивном изумлении. И на этих «всех» очень обижался.

«Как же так? — вопрошал я. — У меня полно рецептов спасения человечества — и вот ваша благодарность? Я тут каждый день доказываю в „Дзеннике“, что единственный путь — марксизм-ленинизм-сталинизм, что для нас это единственный выход, а вы так со мной обращаетесь? Хорошо, раз такое дело — запишусь в партию вам назло. Отомщу вам. Будете знать, что я не шучу».