Славомир Мрожек - Валтасар

В скобках заметим: как можно было предлагать народу марксизм — окостеневшую со всеми своими атрибутами систему столетней давности? Как можно было прославлять гигантские печи, когда они уже уходили в прошлое, а пролетариат на Западе превращался в средний класс? Но то был привет от Советского Союза, и я умолкаю.

В Новой Гуте я находился в состоянии отупения. Не помню, вернее, не увидел ничего, что бы врезалось в память, хотя все вокруг кипело. Я ходил, пытаясь смотреть на все глазом репортера. Вглядывался в роющих канавы юнаков из «Службы Польше» [89] «Служба Польше» — государственная военизированная молодежная организация (1948–1955). , голых по пояс (погода стояла — мечта), в одинаковых вылинявших пилотках и широченных форменных брюках. Но ничего интересного или особенного в них не находил. Я сам был юнаком, призванным на «службу» еще до выпускных экзаменов: в июле и августе 1948 года мы жили в казематах форта Бёрнерово под Варшавой и строили там секретный военный аэродром. Внимательно разглядывал я мужиков — «внештатных работников», приезжавших на запряженных лошадьми телегах из окрестностей Новой Гуты. Они вывозили землю, — но мужики и вовсе не были для меня сенсацией: я жил среди них с детства. Так что глазу репортера не за что было зацепиться, однако я не сдавался.

Побывал на совещании с тогдашним лидером группы «Революция!», когда-то очень известным. Он ненадолго прибыл из Варшавы. Мы окружили его полукругом, мы — «партийный актив», люди моего возраста, и «журналисты-социалисты», тогда тоже молодые. Гость по-советски молчал, то есть не терял бдительности. Я тоже молчал, просто из застенчивости, а также от удивления, что в столь юном возрасте он уже так высоко взлетел. Только позже я научился оценивать людей вне зависимости от возраста.

Короткую июльскую ночь я провел вместе с многочисленными юнаками в только что выстроенном бараке. Это не прибавило мне энтузиазма: я еще хорошо помнил свой опыт всего лишь трехлетней давности. Потом происходило что-то еще — совершенно не помню что, — и с некоторым облегчением я вернулся в Краков на том же грузовике с Влодеком и остальными.

Тем не менее, через несколько дней я написал свой репортаж и остался очень доволен собственной сообразительностью. В репортаже я полностью поменял минус на плюс — то, чего я больше всего не любил, вдруг якобы привело меня в восторг. Самое удивительное — там не было ни капли цинизма. Это был образец скверной писанины, то есть набор лжи, и ключом к ней являлась байка о Польше, которая только что шагнула в светлое будущее. Если бы не юный возраст, можно было подумать, что я спятил.

Чего я там только не написал! Начал с самого важного, поскольку в басне должна быть мораль: наконец-то Польша, следуя учению марксизма-ленинизма, под руководством партии обрела счастье. Много лет спустя, в эмиграции, я смотрел по телевизору фильм Лени Рифеншталь — к тому времени уже исторический — о партайтаге, устроенном в честь Гитлера до войны в Нюрнберге [90] Лени Рифеншталь (1902–2003) — немецкий режиссер-документалист. Самая известная и одна из самых талантливых женщин-режиссеров за всю историю кинематографа, в истории останется «пособницей Гитлера». Автор упоминает фильм о съезде нацистской партии в 1936 г. . Я навострил уши — до меня донеслось далекое эхо того времени. Бравые молодцы в спортивных майках маршировали стройными рядами, еще не солдаты, без оружия, но с лопатами. Атмосфера торжественная и серьезная, не за горами неслыханные преступления — но пока что тихо, ша. Невыносимо смешной и отвратительный пафос. Что-то мне это напомнило…

Меня ждал триумф. Друзья Влодека поздравляли меня, незнакомые пожилые люди, читая в кафе «Пшекруй», спрашивали с неприязнью: «Кто такой этот Мрожек?» — и только вокруг образовалась пустота. Опьяненный успехом, я не сразу обратил на это внимание.

Наступил сентябрь, и с ним подоспел экзамен в Художественное училище. На этот раз я был уверен, что меня примут. Мне казалось, что мои способности будут оценены по достоинству — и я не ошибся. Не нравились мне только изменения, которые то и дело обнаруживались в процессе учебы: все то же обязательное посещение лекций, льготы для рабочих и крестьян, призывы к студентам принять активное участие в «Дне Великого Октября — празднике Революции». К сожалению, недавнее переименование Художественного училища в Государственное высшее художественное училище не послужило мне достаточным предостережением. Рабочие и крестьяне не слишком годились в художники. Впрочем, здание на площади Матейко было прежним, а Бой-Желенский оставался самим собою. Из этого вывод: противоречия между тем, что мне нравилось, и тем, что не нравилось, никуда не исчезли. Я написал свой достославный репортаж, в котором выражал полную поддержку марксизму-ленинизму, но, когда дело доходило до конкретных вещей, я протестовал против того же марксизма-ленинизма. Идеологический сумбур в моей голове усиливался.