Ясмина Хадра - Теракт

— Пройдусь вокруг фермы, — говорю я Омру. — Глядишь, найду медную пуговицу, которую где-то тут обронил лет сорок назад.

Омр кивает головой, забыв выпустить мою руку. Его старые глаза, разъеденные песчаными бурями и несчастьями, сияют, как запыленные драгоценности.

Я иду через огород, через остатки сада с похожими на скелеты деревьями, пытаясь отыскать тропинки детства. Стёжки тех лет исчезли, но козы протоптали другие — наверное, не такие сказочные, но тоже беззаботные. Я вижу холм, со склона которого я бросался на штурм тишины. Хижина, в которой отец устроил себе мастерскую, развалилась. Одна стена еще стоит, но все остальное обратилось в руины, и ливни почти сровняли их с землей. Я подхожу к низкой стенке, за которой мы, ватага двоюродных братьев, прятались в засаде, подстерегая невидимых врагов. Она частично обрушилась, все заросло сорняками. Где-то здесь мать схоронила моего щенка: он родился мертвым. Я так горевал, что она плакала вместе со мной. Мать… добрая душа, тающая в море воспоминаний, навсегда потерянная в шуме времени любовь. Я сажусь на большой камень и вспоминаю. Я не был сыном султана, но, возвращаясь к прошлому, вижу себя принцем. Раскинув руки, как крылья, я лечу над убогим миром, как молитва над полем битвы, как песня над молчанием тех, кто уже не в силах петь.

Теперь солнце освещает мои мысли. Я встаю и поднимаюсь на холм, вершину которого стерегут несколько угрюмых деревьев. По склону взбираюсь на гребень; во времена счастливых войн тут находился мой наблюдательный пункт. Стоило мне здесь расположиться, как мой взгляд убегал так далеко, что, чуть сосредоточившись, я мог разглядеть край света. Сегодня уродливая стена, возникшая по неведомо какому злодейскому плану, нелепо и грузно тянется к моему небу, до того непотребная, что собаки, и те поднимают лапу над зарослями колючек, а не у ее подножия.

— Шарон читает Тору шиворот-навыворот, — слышится у меня за спиной.

За мной стоит седой старик в выцветшем, но опрятном одеянии. Он опирается на крепкую палку; лицо у него печальное; он смотрит на крепостной вал, скрывающий горизонт. Точно Моисей перед Золотым тельцом.

— Вечный Жид не находит себе места, ибо не выносит стен, — говорит он, все так же глядя вперед. — Не случайно он выстроил стену, чтобы плакать у нее. Шарон читает Тору шиворот-навыворот. Думает защитить Израиль от врагов, а сам запирает его в новом гетто, которое, конечно, не такое страшное, но такое же несправедливое…

Он наконец поворачивается ко мне.

— Простите, что побеспокоил. Я смотрел, как вы поднимались по тропинке, и мне показалось, что я вижу старого друга, который лет десять назад покинул этот мир; я скучаю по нему. У вас его фигура, его походка, а теперь, когда вы стоите близко, я вижу, что вы и лицом его напоминаете. Вы случайно не Амин, не сын Редуана-художника?

— Именно так.

— Я не сомневался. Господи, до чего же вы на него похожи. На миг я принял вас за его призрак.

Он протягивает мне иссохшую руку.

— Меня зовут Шломи Хирш, но арабы называют меня Зеев-отшельник. Был когда-то такой аскет. Я живу в домике вон там, за апельсиновыми деревьями. Раньше был комиссионером у вашего патриарха. С тех пор, как он потерял свои земли, я сменил профессию и превратился в шарлатана. Все знают, что у меня только и власти, что над курами, которых я приношу в жертву на алтаре напрасных страданий, но никого это, похоже, не волнует. Люди по-прежнему приходят и заказывают чудеса, которые я не в состоянии для них совершить. Я сулю им лучшие дни за несколько жалких шекелей; разбогатеть на этом нельзя, и ни один клиент не возмущается, если я попадаю пальцем в небо. Я пожимаю ему руку.

— Что вас беспокоит?

— Уже ничего, — успокаиваю его я.

— Очень хорошо. В последнее время люди редко бродят в этих местах. Из-за Стены. Она ведь отвратительна, эта Стена, правда? Как можно строить такие мерзости?

— Мерзость не только в том, что построено.

— Это так, но тут, говоря честно, можно было придумать что-то получше. Стена? Что еще за Стена? Вечный Жид родился свободным, как ветер, неприступным, как Иудейская пустыня. Он забыл очертить границы своей страны, так что ее чуть было не отобрали у него навсегда — но только потому, что он не сомневался: изначально на Земле Обетованной ни одна стена не мешала его взгляду уноситься дальше, чем его крику.

— А с чужим криком как быть?

Старик опускает голову.

Он наклоняется за комочком земли, растирает его в пальцах.