Маргарита Хемлин - Про Иону

— Помню. Трио строительного техникума исполняет романс Глибова «Стоить гора высокая, попид горою гай». Самодеятельность первой марки!

— Ага. Наталка и теперь поет: «А молодисть нэ вэрнэться, нэ вэрнэться вона». Помнишь: она запевает, а ты по второму разу: «Нэ вэрнэться, нэ вэрнэться…»

Ефим Наумович вздохнул:

— Дураки, накаркали… Ты, Василь, какой был, такой остался.

— А шо, я всю жизнь худой. Это ты в Киеве на руководящей работе живот наел. Мне еще в 68-м рассказывали, видели тебя наши хлопцы. Теперь режимишь? Как я стал. Меньше весу — больше жизни.

— Да я не в том смысле. Вот мы с тобой пятьдесят пять лет не виделись. Фактически с техникума, вся жизнь прошла. А ты так со мной говоришь, будто года два.

— Какая разница — два, пятьдесят два. Сам сказал: прошли-проминули. Ты лучше скажи, как в Америке.

Ефим Наумович в который раз воспроизвел рассказ про то, как устроены дети, какая у них зарплата, как внуки учатся и говорят по-английски без запинки.

— Хорошо! — Василий Иванович стукнул кулаком по колену. — А от я никуда б не поехал отсюда. Ты понюхай кругом — рай! В Америке чем пахнет?

— А ничем.

— Ну вот… Как личная жизнь?

— Смотря с каких пор рассказывать. Жену еще тут похоронил. Она по женской линии умерла, молодая была. Там пробовал сойтись — не получилось. А так ничего — живу отдельно от детей.

Помолчали.

— Не искал меня, то есть нас? — спросил Василий Иванович.

— Не искал. Зачем? Видишь, ты и сам пришел.

— Так то случай, — протянул Василий Иванович. — Я в аптеку шел, а тут ты — стиляга! Если б не твои газеты — так не узнал бы. И мимо пошел.

— Ну и пошел бы, — раздраженно ответил Ефим Наумович.

— Сердишься? А чего — так склалось, как склалось. И у тебя семья, и у меня семья. Ну что, до свиданья?

Василий Иванович поднялся, протянул руку. Ефим Наумович отмахнулся:

— Да посиди, сейчас потихоньку пройдемся — ты меня до гостиницы проведешь, вместе в аптеку зайдем, посмотрю, чем у вас тут лечат.

Посидели. Ефим Наумович рассказал про новый дом, купленный сыном, — хорошая кредитная история, потому и позволил себе.

— А давай в «Макдоналдс» пойдем, тут рядом, — предложил Василий Наумович. — Пивка возьмем, черниговского, лучшее в мире, я в газете читал, выпьем за дружбу народов, — и потянул Ефима Наумовича за рукав, как в молодости.

— Вообще-то мне пива нельзя. Да и «макдонадсов» тоже. А-а-а, пойдем! — Ефим Наумович рассовал газеты по карманам и осторожно поднялся со скамейки.

В «Макдоналдсе» Василий Иванович вспомнил:

— Ой, Наталка дома с ума сходит! Я ж на час пошел. Обожди, найду, откуда позвонить… И карточки автоматной нет… Щас на раздаче спрошу…

— Не рыпайся! На! — Ефим Наумович протянул мобильник. — Звони. Кругом — через Америку в Чернигов.

— Освоил! А мне вроде ни к чему, — Василий Иванович взял телефон, повертел, рассматривая, вернул. — Дорого выйдет.

— Говори номер, сам наберу. Темнота.

Василий Иванович диктовал, а Ефим Наумович аккуратно, как-то даже с любовью, тыкал в крошечные кнопки.

— Але! Наталка! С тобой будет говорить супруг, — деланным «телефонским» голосом прогундосил Ефим Наумович.

— Але! Наталка! Это я. Ага. А хто той дурак, шо глупости по телефону говорит, — угадай. Нет. Нет. Фимка! От так тебе и Фимка. Приехал. Ну я тебе дома расскажу, а то тут деньги американские капают.

Схватив Ефима Наумовича за плечо, Василий Иванович убедительно просил:

— Ты к нам завтра приди! Наталка борща наварит, ты ж любишь!

Ефим Наумович подлил пива в пластмассовые стаканчики.

— Да мне уже и борща нельзя… Приду, раз встретились. Ну, давай на посошок.

Выпили.

— А на Пушкина еще хлеб горячий продают? — спросил Ефим Наумович. — Или снесли пекарню? Я тут хотел хлеба настоящего, как когда-то, с корочкой, купить — так нет! Резиновый, как эти, — он кивнул в сторону недоеденного сэндвича.

— И не говори, чистая резина! Теперь и у нас рецептуру сменили. Хорошего хлеба не возьмешь нигде. А пекарня работает — только там и можно захватить. Хочешь, сейчас прямо и пойдем. — Василий Иванович даже приподнялся, показывая, как можно не откладывая делать дело.

Но Ефим Наумович остановил:

— Поздно. Я, как поеду завтра к вам с Наталкой, куплю.

Потом, на улице, идя кружным путем — по бульвару — к гостинице, глубоко дышали:

— Глыбше, глыбше дыхай, Фимка!

— Глыбше, глыбше дыхай, Васька!

— Шо, не надышисся, Фимка?

— А и ты не надышисся, Васька!

На пороге гостиницы обнимались, целовались, жали друг другу руки, прощались «до завтра до обеда».