Сэйс Нотебоом - День поминовения

Словно в подтверждение его мыслей где-то вдали высокими и проникающими в самую душу голосами завыли гиены, время от времени прерывая себя хриплым насмешливым кашлем, а затем снова поднимая вой, напоминавший звук сирены, но такой, которая сама решала, в какие моменты следует перестать выть и начать лаять. На этот раз он не позволил сиренам заманить себя. В воздухе уже ощущались первые признаки ночи, пора было домой. Пока он ходил по зоопарку, ему удалось стряхнуть с себя людей и их голоса, какими бы дорогими они ему порой ни были, и, доехав на метро до своей станции, он нашел в себе силы купить продуктов, чтобы приготовить ужин.

«Охота уединиться, — так называл это состояние Виктор. — Очень к лицу холостому мужчине в большом городе. Оказаться наедине со своими десятью пальцами, своими ушами, глазами, мурлыкать себе под нос у себя в четырех стенах, когда вокруг миллионы невидимых людей, уединение в мегаполисе, вершина наслаждения!»

Но получилось иначе. Поднявшись по лестнице к своей квартире, он обнаружил, что на верхней ступеньке в темноте сидит женщина: Элик Оранье. Он повернул ключ в замке, и она встала. Ни один из них не произнес ни слова. На ней было темно-синее шерстяное пальто, он отметил это про себя чисто автоматически. Она прошла прямо к окну, словно уже бывала здесь раньше, взглянула на дерево, потом села на квадратную табуретку, на которой он сидел, разговаривая по телефону. Она не сняла пальто, а он убрал свою куртку в шкаф и поставил чайник, чтобы заварить кофе. Я не знаком с этой женщиной, которая сидит у меня в комнате. Она не снимает пальто, и лицо у нее замкнуто. После вчерашнего дня, вращающейся двери, белого пятна за оконным стеклом, ее неожиданного отъезда, как это понимать?

До сих пор она не позволяла себе думать о нем. Он сказал ей слишком многое, и она не впустила его в свои мысли. Может быть, дело было не в его словах, а в этом ручье, этом поле, этих картинах, которые он воскресил, картинах того, что уже безвозвратно ушло. Он мог их воскресить снова, но потом все это в любом случае уйдет. Станет исчезнувшей историей, которую потом другие будут восстанавливать. С этой мыслью она и отправилась домой, долгая поездка в автобусе, за окнами спящий город. Какой-то пьяный упал на нее, она влепила ему затрещину, после чего он к ней больше не приставал и сел, тихонько ругаясь, в самом конце автобуса. Больше пассажиров не было. Она знала, что шофер наблюдал за происходящим в зеркальце, но даже не пошевельнулся.

Выходит, я не вижу того, что вижу, размышляла она, проезжая по пустынным кварталам. Тогда как же можно что-то увидеть с расстояния в тысячу лет?

Надо искать, сказала она Артуру, но что это значило?

Единственное, что осталось от королевы, — это документы в архивах, однако от ее мыслей и чувств не осталось ничего. Существовали немногочисленные и не вполне достоверные свидетельства современников, но они касались событий, а не стоящих за ними чувств. Вернувшись домой (домой! в эту нору!), она включила свет, влажный запах плесени проник вместе с ней в комнату, она разделась, устроила свою кровать наподобие кроличьей норы, подоткнув одеяло со всех сторон, как это любят дети, залезла внутрь, не переставая думать. Надо искать, но документы противоречили один другому. И все же Уррака была единственной женщиной во всей средневековой Испании, которая действительно имела власть. Она правила, совершенно одна, семнадцать лет. В двадцать семь лет она — вдова, мать двоих детей и королева Кастилии и Леона — вышла замуж за короля Арагона. Король, королева, сумасшедшие слова. Вот в Берлине в постели лежит женщина и размышляет о двух телах, читай: трех королевствах, в совсем другой, недоступной воображению постели. Нет, ей не удастся ничего выяснить, кроме сухих фактов, тех, которые уже известны, и тех, которые она, возможно, найдет. В той постели не было зачато детей. Значит ли это, что мужчина был импотентом? Ведь у нее-то дети уже имелись, и у него были все основания постараться сделать и своего собственного ребеночка. Он ее бил, об этом сообщали источники. Сплетня, которой тысяча лет, или правда, или что-нибудь еще хуже. Их брак обернулся катастрофой. Она била его в ответ, но уже с помощью войск. Что здесь ни придумаешь, все будет чистой фантазией, болезненным стремлением во всем увидеть отражение собственной жизни.

— Пожалуй, я догадываюсь, почему вы решили про нее писать, — сказал ей научный руководитель. — Она весьма созвучна нашему времени, не так ли?