Жан Эшноз - Гринвичский меридиан

Через какое-то время после их бегства Карье попросил Кейна состряпать ему фиктивную документацию на проект «Престиж», настолько близкую к оригиналу, что лишь опытный эксперт после долгого изучения смог бы установить подделку. Затем нужно будет, разъяснил он, умело подкинуть эту приманку Хаасу: тот бросится на розыски, и это даст им небольшой запас времени, которое сам Хаас будет терять понапрасну. Изобретатель, все еще увлеченный игрой в эту двойную игру и абсолютно убежденный, что обязан слушаться Карье не больше чем Хааса, использовал то, что сохранил для верности и о чем не знала ни одна живая душа, а именно два экземпляра настоящей документации проекта «Престиж», один из которых он и вручил Карье, ликуя при мысли о таком оригинальном способе жульничества — выдать подлинное за фальшивку, тогда как обычно делается наоборот. Мало того, передавая эти фальшивые фальшивки Карье, он сознавал, что ввел в систему, чья общая логика была ему недоступна, элемент, недоступный создателям этой системы, некую ложную величину, утаенную от всех и неподвластную контролю; воздействия этой величины никто не мог предвидеть, зато она могла, в силу своего существования, коренным образом изменить законы данной системы в целом, лишив в результате ее авторов возможности управлять ею. В каком-то смысле Кейн сам становился таким автором — слепым, но все же автором.

И это тоже была интересная игра, а еще интереснее стала следующая, когда Байрон и Рейчел через какое-то время улетели в Австралию, откуда сложными и все более интересными маршрутами прибыли на остров, где их ждали Тристано, Арбогаст и Джозеф.

Но едва они прибыли туда, как ситуация засохла на корню, точно растение без воды. За двойной, а то и тройной игрой последовало полное отсутствие игры, за вихрем приключений — полный застой, за ротором — статор. Они оказались узниками, арестантами этого острова. Кейну пришлось работать в силу обязательств, зафиксированных, так сказать, на оборотной стороне того договора, который он легкомысленно заключил, ослепленный его парадной стороной. Рейчел умирала от скуки, непрерывно обходя остров по кругу, словно по ребру того же пакта, и швыряя камешки в море.

Дни и ночи складывались в недели, а те сливались в месяцы. Изобретатель и Рейчел смотрели друг на друга, пытались разговаривать, но не находили тем для беседы, а вскоре и перестали искать их. Или же они перебирали всевозможные способы побега, хотя с этого островка, с этой бородавки на огромном теле океана, могли сбежать разве что персонажи мультиков. Они почувствовали себя несчастными, начали ссориться, и окружающих это встревожило. Как-то вечером Тристано объявил, что Рейчел завтра уедет на некоторое время: она нужна в другом месте, это ненадолго. Он изложил какую-то запутанную интригу с массой аргументов, где было невозможно отличить ложь от правды, явно рассчитывая, что эти категории сами по себе четко разделят его речь ровно надвое, без сухого остатка.

На следующий день Кейн проводил Рейчел на корабль. Это было старинное судно, очень красивое, очень большое, оснащенное четырнадцатью парусами. И Рейчел уплыла на нем.

Вот когда изобретатель почувствовал себя совсем одиноким, покинутым и одураченным; горький запах алоэ растравлял душу, а желтая лампа с ее режущим светом беспощадно оголяла пространство, выявляя коварство фальшивых друзей и фальшивых любовниц, природу фальшивых чувств и фальшивых деяний. И Кейн решил отомстить, воплотив эту фальшь в действительность: он начал творить фальшивое изобретение.

Окружающие не могли контролировать его работу по той простой причине, что не смыслили в ней ни уха, ни рыла, — им оставалось просто доверять ему. И это слепое доверие, которое теперь возмущало его больше всего остального — так доверяют домашней скотине или надежному слуге, — Кейн использовал на сто процентов. Он начал саботировать свою работу. Не подавая вида, спрятав озлобление под маской бесстрастия, он принялся тайком подменять досье проекта «Престиж» фальшивыми документами, на сей раз по-настоящему фальшивыми, еще более эзотерическими, чем сам аппарат.

Он сжигал одну за другой все свои подлинные записи, подкладывая на их место странички с расчетами воображаемого изобретения. Этот эрзац тоже никто здесь не смог бы отличить от оригинала. В конце концов Кейн искренне увлекся хитроумным созданием этой подделки, этого бессмысленного, дутого проекта, такого же иллюзорного, как театральная бутафория, которая, кстати сказать, всегда выявляет характерные черты вещей на сцене гораздо ярче, чем это удается в жизни, где они выглядят куда более унылыми и банальными. Подобно монаху-миниатюристу, разрисовывающему часослов, Кейн испытывал невиданное удовольствие, изготовляя адскую смесь из завиральных аксиом, нелепых посылок и сомнительных лемм, исписывая десятки страниц идиотскими формулами и малюя запутанные схемы, пестрота которых объяснялась исключительно количеством и степенью износа цветных карандашей, попадавшихся ему под руку, что, конечно, и в голову не приходило никому из окружающих.