Жан Эшноз - Гринвичский меридиан

Это хитроумное алиби являло собой сложную систему различных приемов самозащиты — каждый из них можно было мгновенно пустить в ход, каждый был приспособлен к любым обстоятельствам, при которых ему мог быть задан роковой вопрос, если бы нашелся желающий его задать. И, хотя с того ноябрьского дня прошло время, много времени, и Абель уже слегка расслабился, а страх несколько приутих, он регулярно проверял и обновлял свои аргументы, как оттачивают нужный инструмент, внутренне готовя себя к объяснениям в том или ином контексте, каковой контекст чаще всего представлялся ему прокуренным комиссариатом, набитым тупыми, злобными, жестокими полицейскими.

Но когда Карье назвал страшную дату, размякший от пива Абель испытал такой шок, что оказался неспособным привести хотя бы один из своих оправдательных, так скрупулезно разработанных доводов. Более того, он все их тут же начисто перезабыл. Он и в страшном сне не мог вообразить, что этот вопрос прозвучит среди дружеской беседы. К тому же, слабо представляя себе, что это вообще за штука такая — дружеская беседа, он пренебрег возможностью разработать план защиты, соответствующий подобной ситуации, посчитав ее слишком невероятной. К тому же испуг настолько притупил его умственные способности, что он даже не соображал, какая из его подготовленных систем обороны приемлема в данной ситуации, — эта неожиданность просто убила его. Он с трудом преодолел оцепенение и слабо хихикнул.

— Это было давно, — пробормотал он, — очень давно. Сто лет назад.

Ему захотелось курить, потом он вспомнил, что не курит, потом слегка успокоился. «Случайность, — подумал он, — просто несчастная случайность».

— Это годовщина перемирия, — пошутил он с кривой усмешкой. — Какая же, дай бог памяти? (Он мысленно произвел подсчет.) Ага, кажется, тридцать четвертая. А кроме этого я ничего не припомню. Столько времени прошло.

Карье со скучающим видом смотрел в пространство. Затем он повернулся к Абелю и, встретив его испуганный взгляд, ответил на него безмятежной улыбкой, как будто ровно ничего не произошло.

— Да, верно, как время-то летит, — сказал он слегка ностальгическим и одновременно игривым тоном.

Абель вздохнул свободнее. Все, стало быть, в порядке. Карье говорил голосом друга, дружески поймавшего своего друга на промахе во время пустякового дружеского пари, проходящего в исключительно дружеских условиях, вот и все. Конечно, это просто несчастная случайность. Карье еще раз заказал по пиву. Они выпили.

— И все же не так уж это давно, — сказал вдруг Карье, подавив отрыжку. — Вам тогда как раз двадцать шесть лет стукнуло, верно? Или я ошибаюсь?

«Несчастная случайность» горестно поникла, и Абель увидел, как она скрючилась, съежилась и растаяла, словно кубик полистирола под огнем паяльной лампы. Убийственная точность, с которой Карье назвал его возраст в конце той осени 1954 года, ужаснула Абеля. Ведь, несмотря на полный автобиографический отчет, который он давал Карье с начала их знакомства, он ни разу не упомянул о своем возрасте и не назвал дату рождения. В этом он был абсолютно уверен, и уверенность эта доконала его. Тот факт, что Карье определил его возраст, не прибегая к жестам и мимике, говорившим о приблизительности подсчетов, непреложно подтвердил Абелю, что Карье много чего знает о нем. Конечно, эта хронологическая оценка могла быть всего лишь дружеским предположением: Абель выглядел не старше и не моложе своих лет, его внешность соответствовала возрасту, который, следовательно, легко было вычислить, произведя всего лишь простое вычитание, чтобы получить желаемый результат и понять, сколько ему было в 1954 году. Но особый тон, которым Карье произнес эту цифру, не позволял надеяться ни на предположения, ни на уверенность: он ясно свидетельствовал о самом страшном — о точном знании.

Однако Абель все еще безнадежно цеплялся за остатки «несчастной случайности» — так человек цепляется в падении на какой-то миг — пускай хоть краткий — за чахлый кустик, вовремя попавшийся ему под руку на краю пропасти, но медленно сдающий под тяжестью падающего тела. Итак, Абель решил не пытаться изменить ход вещей и напряг все силы, чтобы сохранить спокойное, невозмутимое выражение лица.

Тем временем Карье продолжал рассуждать о свойствах памяти. По его словам, одни обладали ею, другие нет. Кроме того, память тоже бывает разная — на имена, на лица, на места, на даты, на подробности. Некоторые люди наделены лишь одним видом памяти, другие могут похвастаться сразу многими, третьи вообще ничего не помнят, и неизвестно, от чего это зависит. Все это сопровождалось множеством примеров. Абель слушал не вникая и машинально кивал.