Франсуа Нурисье - Праздник отцов

Я ответил Беренис с надлежащей скромностью. С того самого мгновения, когда меня поразило ее сходство с Люка, я решил ей не прекословить. Отцы умеют сдавать оружие. К горячности подростков нужно постоянно приспосабливаться. Я согласился, что был чересчур категоричен, вероятно, из-за слишком сильного желания убедить. Нашелся среди присутствующих человек — естественно, таковым оказалась госпожа Дю Гуасик, — не преминувший съязвить, что «отцы семейств являются искателями приключений современного мира». Она произнесла эти слова с гримасой, которая у людей этого типа заменяет кавычки в цитатах. Беседа вернулась в русло обычного городского ужина и потекла, следуя его извивам. Гроза задела нас, но не разразилась. Кстати, не пора ли было сменить тему разговора? Мне и так уже уделили достаточно внимания. Все остальные вопросы ко мне касались только парижской жизни, а потом кто-то стал превозносить заслуги некоего профессора Флока, которому предстояло почтить своим присутствием Общество друзей французской словесности в следующем месяце, дабы рассказать там про «Спуск в бездну и расколотое повествование». Так что до десерта у меня была возможность поразмышлять.

От недавнего румянца Беренис сохранилось только немного розового цвета на скулах. Она испытывала радость и удовлетворение оттого, что высказала свои мысли, что, не дрогнув, сыграла свою партию в этом состязании взрослых, и теперь дала волю своему естеству. С уст ее слетали модные среди молодежи словечки: язык французского лицея, где училась Беренис, ничем не отличался от языка парижских лицеев. Декан упивался этими словами. Присущее девочкам очарование обеспечивает им безнаказанность. Те же самые вялые фразы и выспренние слова, которые, услышь я их от Люка, привели бы меня в отчаяние, сейчас, в капризных устах Беренис, мне даже нравились. Люка в подобной ситуации (в которую он два-три раза попадал по моей воле, в чем я тут же раскаивался) тоже непременно стал бы демонстрировать свою детскую тарабарщину. Только снисходительность его собеседников могла бы в таком случае вызволить его из смущения, из которого выйти ему было бы тем труднее, что он чувствовал бы на себе мой взгляд, зная, до какой степени я все это ненавижу. Мне невыносима сама мысль о том, что он находится в состоянии приниженности. Только любители мальчиков могут находить удовольствие в этом распаляющем их вожделение языковом паясничании и в сопровождающих его улыбках. Ситуация совершенно классическая. Ну, а раз так, то не желанием ли, в его наиболее цивилизованной и легкой форме, объяснялось то благосклонное внимание, с которым господин Гроссер, декан и я сам следили за движением губ Беренис? Не были ли мы всего лишь стариками, растроганно взирающими на отроковицу? Можно ли подсчитать долю животных инстинктов в испытываемых нами чувствах приязни или неприязни к подросткам?

Николь непринужденно, в ритме застольной беседы, привычно равномерно распределяя свое внимание между соседом слева и соседом справа, обратилась ко мне, но не поворачиваясь, а поставив локти на стол и держа руки около рта, так чтобы голос звучал тише и не достигал нескромных ушей.

— Ну что, сильно удивился? — спросила она меня.

— Тому, что вижу тебя здесь в качестве госпожи Лапейра?

— А чему же еще? Что ты имеешь в виду? — На этот раз она казалась возмущенной.

— Могла бы меня предупредить.

— После семнадцати-то лет молчания?

— Твоего молчания.

— Ты в этом уверен?

Госпожа Дю Гуасик теребила гагатовое ожерелье, уцепившееся за ее худобу, как плющ за высохшее дерево. «Дорого бы я дала, чтобы разобрать слова ваших тихих песенок», — выдохнула она мне в нос вместе с дымом. Николь услышала ее и, наклонившись передо мной, любезно ответила:

— Господин Н. принадлежит к числу очень давних моих поклонников. Представьте себе, Соланж, сколько потерянного времени нам предстоит сейчас наверстать.

Госпожа Дю Гуасик взглянула оторопело и сделала такой вид, как если бы она что-то с трудом глотала: «Ну и дела! Эти Лапейра никогда не перестанут меня удивлять…»

— Мы вас удивляем, Соланж? — спросил Сильвен Лапейра. — Объясните-ка мне, почему?

Николь успокоилась и продолжила:

— Ты, наверное, забыл, кем ты был в те времена. Дуновением ветерка, призраком — призраком отца семейства… А кстати, когда ты развелся?

— В семьдесят шестом или семьдесят седьмом, точно уже не помню.

— Значит, Сабине почти удалось тебя удержать. Она была права.