Франсуа Нурисье - Праздник отцов

На меня накатила жестокая веселость, которая иногда овладевает мною в момент обнаружения секретов: грязных комнат, позорящих семейство кузенов. Попадая в какой-нибудь дом, я всегда открываю там двери. А впрочем, не надо так уж себя оговаривать, лучше слегка посочувствуем. У всех стариков такие голубоватые блеклые глаза или же передо мной находилась бабушка, а то и прабабушка, от которой Беренис унаследовала свой взгляд? У генов свои капризы. Я зашел сзади плетеного кресла. «Я сейчас помогу вам, мадам», — сказал я. Потом повторил то же самое громче, почти прокричал. Меня должны были услышать даже в гостиной и вздрогнуть там от моего крика. Не без отвращения схватил я согбенное тело под мышки и попытался придать ему вертикальное положение. Оно было одновременно и легкое, и жесткое, сопротивляющееся. Его вдруг начинало перевешивать вперед, словно в нем не было вообще никаких суставов. Дрожащий голос пытался произносить какие-то непонятные слова. Наконец мне удалось добиться более или менее приличного результата. Я налил воды в стакан и протянул его старой даме, но ее взгляд был прикован к моему лицу, и она не увидела моего жеста.

Я вышел из комнаты с предосторожностями сконфуженного любовника, предварительно удостоверившись, что коридор пуст, и отказавшись от намерения помыть руки.

В салоне Сильвен Лапейра возвышался над смиренными слушателями. Он увидел меня, как забравшийся на мачту сигнальщик, который первым обнаруживает землю. «Не правда ли, господин Н., - бросил он мне. — Мы говорили о путешествиях…»

— Я не очень-то их люблю, — ответил я предусмотрительно.

— А, так я и думал! Что за удовольствие ходить в туалет в Молеоне шашлыками, съеденными на Патмосе и переваренными высоко в небе? Я никогда не пойму моих современников.

Господин Гроссер смотрел на врага шашлыков и туризма с той умильной снисходительностью, с какой смотрят на щенков крупных пород: на немецких догов, на неаполитанских сторожевых. Не был ли случайно Лапейра одним из его сотрудников? Я, кажется, его понял. Эта хлещущая через край жизненная сила, вероятно, была профессиональным козырем. «Наш корифей» — так сказала мне председательница. Что же касается Молеона, — когда название этого маленького городка оказалось связанным с образом нечасто упоминаемого в беседах физиологического акта, — выбранного в качестве символа суетности любой погони за экзотикой, то он подтвердил, что интуиция, скорее всего, меня не обманывала и что фанфаронство действительно досталось Лапейра в наследство от каких-нибудь его гасконских предков.

Незадолго до этого я вернулся из короткой поездки — беседы и культурные дамы — в одно из мест земного шара, где промышленники если и бывают, то очень редко. Я вывез оттуда два или три хорошо обкатанных анекдота и рассказал их, не затрачивая практически никаких усилий и одновременно наблюдая за тем, что происходит вокруг. И тут мною овладело беспокойство. Стола нигде не было видно, ни в натуре, ни в проекте; а вот когда сообщат, что «кушать подано», не отправят ли малышку Беренис спать по причине ее юного возраста? Я считал гостей, сбивался, начинал снова: нас было восемь человек; четыре платья и четыре пиджака; значит, Беренис останется с нами. Эта уверенность очень меня порадовала. Девушка оживилась, помогала приглашенному на вечер официанту (которого, похоже, все здесь знали и которого в малом обществе Гроссер, очевидно, от ужина к ужину передавали из одного семейства в другое) разносить напитки, и я мог спокойно за ней наблюдать. На нее было приятно смотреть. Когда она двигалась, постоянно обнаруживая свойственную этому возрасту порывистость, то слишком свободная одежда прилипала к ней, как черная юбка к Николь, подчеркивая изящество ее фигуры. Она обещала стать красивой, уже была таковой; ее вкрадчивая красота контрастировала с еще по-детски капризным выражением лица. Теперь я лучше понял намек на знаменитую фразу Арагона: Беренис прочла ее сначала в книге, а потом в зеркалах. Ее можно было поначалу принять за «почти некрасивую», но очень скоро все изменится.

Если бы Люка привел в мой дом столь же ценную добычу, как бы я ее любил! Как бы я любил их обоих! Наши сыновья должны охотиться на слишком обширных или слишком далеких для наших сердец территориях. Они должны покорять газелей, которых в наши времена мы бы ни за что не одолели. Слишком стремительны. Неужели ревнуем? Тщеславие людей моего возраста надо искать в другом. Ничто не доставило бы мне такой радости, как победы и счастье Люка.