Борис Мещеряков - Там, где нас есть

Следующим этапом становится подметание и мытье полов, которым, пыхтя и ругаясь по-черному, занимается лично Сидор. Движется все это дело не сказать чтоб быстро. Во-первых, Сидор торопиться не умеет и не любит, а во-вторых, мытье полов вполне себе напоминает многослойные археологические изыскания. Между прочим, во время мытья под одним из шкафов обнаруживается считавшаяся безвозвратно утерянной пивная этикетка из Фигуриной коллекции. Жизнь ее несколько потрепала, но этикетка довольно бодра, и Фигура сильно обрадуется находке. В чем ее ценность, только Господу известно, но всякий раз, когда возникали разговоры под пьяную лавочку о невозвратных потерях, Фигура со слезой в голосе ее поминал, и все почтительно замирали на несколько секунд.

Борух, надо заметить, все время непосредственно уборки не валяет дурака, раз уж собрался помочь, а моет посуду. Не так уж и мало посуды, надо заметить: эмалированный таз и еще эмалированное же ведро. В основном это посуда для питья, но имеется и для еды: враки, что геологи со студенческой скамьи приучаются только пить, но никогда не едят.

В заключение, с выражением на лице «раз пошла такая пьянка…», Сидор стирает под душем в мужской душевой ни разу на моей памяти не стиранные занавески. Они оказываются бордовые в мелкую оранжевую полоску, а вовсе не одноцветно бурые, как я всегда считал. За неимением прищепок, да и веревок тоже, мы втроем развешиваем их обратно на багет.

— Заодно и разгладятся, — резонно замечает Сидор, и мы с минуту наблюдаем воцарившийся гибрид рисунка из учебника по гигиене жилища и музея Революции, в той части, где имитируются места первых марксистских сходок.

— Лепота-а-а!.. — умиротворенно произносит Кузя и чинно садится к освобожденному от исторических завалов столу, одновременно вытаскивая из кармана недочитанную заметку.

— А то! — довольно хвастливо соглашается Сидор и немедленно спохватывается — Такое дело надо отметить!

Стипендия была недавно, приуроченный к ней денежный перевод от богатых магаданских предков тоже не успел еще раствориться в пространстве, и Сидор полон радужных планов на вечер.

— Нуууу, вообще-то я принес… — скромно напоминает Борух.

— Да ладно, — машет рукой Сидор, — хрен ли нам с того «Агдама», — и с еще не остывшей после уборки энергией начинает запихивать в рюкзак пузатые бутылки из отведенного специально для них стенного шкафа.

Между прочим, бутылки в шкафу исключительно «гостевые», объяснение воспоследует.

Итак, наполнив рюкзак и затянув горловину, Сидор берет в левую руку десятилитровую канистру и топает в расположенный через скверик гастроном с целью купить там того ж «Агдама» по лично им придуманному методу. Метод прост, но остроумен. Сидор сдает бутылки и на вырученную сумму покупает вино. Вино сливает в запасенную канистру, освободившиеся бутылки он тоже сдает, берет еще бутылку, которая тут же им демократически выпивается с трущимися поблизости знакомыми из народа, бутылка тоже сдается, на вырученную мелочь покупается полбуханки хлеба и плавленый сырок. Безотходный метод.

Все ж, что ни говори, заслуженный портвейн — это вам не то, что портвейн халявный, а портвейн после тяжких трудов по оптимизации окружающего хаоса — это не то, что обычная общажная пьянка.

И достается из-под кровати пыльная гитара, и запаливается хранимая в секрете от коменданта керосиновая лампа, и заваривается в котелке (чайник-то занят) свирепой крепости чай, и вытаскивается из ящика стола сидоровская коллекция трубок… В общем, день прожит не зря.

У нас прекрасное настроение.

Ой, вот только не надо сейчас напоминать, что под кроватями остались непотревоженные груды образцов, рыболовных снастей и горнолыжно-альпинистских прибамбасов, что в шкафах еще с той войны ждет сортировки постирушка, что одеяла заправлены кривовато, а пол вымыт, на придирчивый взгляд, скорей для соблюдения ритуала. Да, оперировать в этой комнате нельзя. Я б никому не посоветовал в ней оперировать. Я б даже, наоборот, посоветовал воздержаться устраивать в ней приемную для беременных женщин или игры малолетних детей. Но жить в ней можно. И раньше было можно, а теперь и вообще хорошо стало жить.

Мы сделали это. Нам вдруг захотелось, и вот мы — раз! — и сделали. Кому обычное дело, а для нас этап преодоления и решения. Воспарение над суетой и обыденностью. Демонстрация широты взгляда на мир и неукротимости человеческих стремлений. А также собственной способности делать необязательное и уж тем благородное и возвышенное, в котором результат — не главное.