Борис Мещеряков - Там, где нас есть

В еврейской религии чуть ли не самое главное — не попутать ни слова и, Б-же упаси, не попутать что за чем идет, иначе обряд может быть признан недействительным, а молодые супруги смогут провести его вторично только после формального развода, а в некоторых запутанных случаях, тоже связанных с религией, это и вовсе невозможно.

Все замирают, чтоб не сбить рава с панталыку (как же, собьешь его! Он переженил народу на пару кварталов Бруклина), и пошло-поехало. Рав говорит слова, говорит, что сказать молодым и в какой очередности, говорит, что сказать и когда и тем и другим родителям. В паузах поет освященные тысячелетиями мелодии с такими же древними словами, наливает вино в бокал, дает кому надо отхлебнуть, опять поет, опять говорит…

Долгая музыка, я никогда ее от начала до конца не могу запомнить. Наконец главное. Густаво должен произнести слова: «Этим кольцом ты посвящаешься мне по закону Моше и Израиля!» — поцеловать невесту, откинув покрывало, под которым она парится всю процедуру, и все — поженились. Гости и родители обеих сторон замирают и даже дышать перестают, апофеоз же, Густаво произносит слова, по лицу обоих отцов катится пот волнения, мамочки заливаются рыданиями…

Дело сделано.

Царь вошел в шатер свой, поцелуй, и летят в потолок ракеты, народ орет от ликования освобождения от напряга, музыка гремит, и теперь начинается свадебный ужин с танцами. В эту секунду я всегда слегка всплакиваю. Тоже, наверное, от облегчения. А может, мне нравятся слова про закон Моше и Израиля и я их всегда жду? Не знаю.

Еда была хорошая, годная еда. Музыка была не очень злая и громкая. Жена плясала до упаду, Борух солидно и неспешно трепался и выпивал с ее сослуживцами и многочисленными родственниками брачующихся, молодые обошли каждый столик вместе и раздельно, со всеми обнялись, спросили, все ли в порядке. Борух наконец рассмотрел невесту. Конечно же, я знаю ее, она временами работала на кассе родительской пекарни, рыжая красавица Синтия с небесной голубизны глазами и с улыбкой покруче, чем у Дженнифер Лопез. Совершенно замечательная в своем белом платье, славную девицу уженил юркий аргентинец Густаво.

А потом я засобирался на работу и по дороге все думал, что свадьба — неплохое развлечение, просто я не знал раньше, что у евреев полно родственников, несмотря на все войны, в которых им всегда доставалось. Думал об испанской речи русского когда-то Марио и ладино когда-то кордовского Рафаэля, о том, как раскидывала нас жизнь в разные отдаленные друг от друга точки мира, а мы все равно вот собрались здесь в обетованной лично Господом земле, находим друг друга, женимся и заводим детей, которые снисходительно относятся к знанию нами самых другой раз забавных языков стран исхода, поют другие песни и нас, по большому счету, ни во что не ставят, а может, просто так себя ведут. Открыто, не заморачиваясь хорошим тоном, тут все дети, по нашим чинным европейским понятиям, наглые как тараканы, зато не злые, и пускай так оно и будет. Жизнь продолжается, хорошо, что при нашем участии.

Так думал я, подремывая в машине февральским дождливым вечером по пути к городу с названием Первый-в-Сионе, и мелькнул сине-белым огнем в заштрихованном брызгами окне освещенный указатель с направлением на Иерусалим.

Коты в Стране Израиля — это вам не то что коты еще где. Хитрые, пугливые и незаметные коты — это не наши коты. Наши коты — отдельный вид и род кошачьих. Худые, ободранные и независимые, они переходят улицы пешком или неспешной спортивной рысцой, не обращают внимания на собак, а собаки, крепко наученные предыдущими попытками восстановления мировой справедливости, делают вид, что котов не замечают. Или, если уж совсем нельзя сделать вид, что не заметили векового врага и дичь, делают вид, что именно этот кот не вызывает у них кровожадных инстинктов.

Правильно вообще-то делают. Не тронь говна, и так далее. Я лично видел, как кот рвал на лоскуты незнакомую с местными нравами собаку. Нет, как кот защищается, я видел и раньше, но, как кот нападает, увидел впервые. И лучше бы не видел, это было ужасно. Собака нападает со страстью, с боевым задором, с желанием снискать славы и битвы, а кот… ой, страшно вспомнить. Равнодушно и методично, ни один мускул не дрожит на этой роже, с тихим рычанием, как работу работает, полосует в кровищу, в месиво когтями. Уже собака и убралась бы с визгом, а он дерет, вбивая ей, чтоб и внукам заказала и отвадила приставать. Нехотя дерет, но с сознанием, что надо работу доделать как следует.