Джорджо Бассани - Сад Финци-Контини

Все это случилось во вторник. Я не знаю, как получилось так, что через несколько дней, в субботу на той же неделе, я решился сделать как раз обратное тому, чего хотел мой отец. Я бы не сказал, что сработало обычное чувство противоречия, которое часто заставляет детей своевольничать. Может быть, просто легкий и нежный ветерок, необычно светлый и солнечный день самого начала осени вызвали у меня неожиданное желание взять в руки ракетку, которая лежала в чехле уже почти год, и достать мой теннисный костюм.

Нужно сказать также, что за это время случилось немало событий.

Прежде всего — думаю, это произошло дня через два после звонка Альберто, значит, в четверг — я действительно получил письмо из теннисного клуба «Элеонора д’Эсте» с «согласием удовлетворить мою просьбу об исключении меня из числа членов клуба». Оно было напечатано на машинке, подписано маркизом Ипполитом Барбичинти, послано заказным по срочной почте и не содержало никаких личных подробностей. В нескольких сухих неловких строчках, насквозь пропитанных бюрократизмом, излагалась суть дела: ссылаясь на точные указания секретаря фашистской организации, мне объявили, что дальнейшее посещение клуба моим «благородием» совершенно «недопустимо». (Разве мог маркиз Барбичинти не сделать какую-нибудь оговорку? По-видимому, нет. Но заметить ее и посмеяться над ней на этот раз было непросто.)

Во-вторых, кажется, на следующий день, в пятницу, мне снова позвонили из magna domus, но на этот раз не Альберто, а Миколь.

У нас состоялся долгий, очень долгий разговор, тон которому задавала Миколь. Это была обычная, ироничная и пустая болтовня двух студентов университета, между которыми в детстве существовали, может быть, какие-нибудь нежные чувства, но теперь, спустя десять лет, они хотят только просто поболтать.

— Это сколько же мы не виделись?

— Да лет пять, наверное.

— Какой ты стала?

— Настоящая уродина. Старая дева с красным носом. А ты? Кстати, я читала, читала…

— Читала что?

— Ну в газетах, что ты принимал участие в Конференции по вопросам культуры и искусства в Венеции, два года назад. Мы можем гордиться, да? Поздравляю! Ты ведь еще в гимназии отличался на уроках языка и литературы. Мельдолези был прямо-таки в восторге от некоторых твоих сочинений. По-моему, он нам даже приносил некоторые почитать.

— Тут не над чем особенно смеяться. А ты что поделываешь?

— Ничего. Я должна была защитить диплом по английской литературе в Ка Фоскари в прошлом году, в июне. Но где уж мне. Надеюсь, если лень не помешает, защититься в этом году. Как ты думаешь, экстернам дадут возможность получить диплом?

— Я понимаю, что ужасно огорчу тебя, но я в этом нисколько не сомневаюсь. Ты уже выбрала тему?

— Выбрать-то выбрала. О творчестве Эмили Дикинсон, знаешь, это американская поэтесса прошлого века, ужасная женщина… Но как писать? Мне бы пришлось все время ходить хвостом за профессором, безвылазно сидеть в Венеции по пятнадцати дней кряду. А мне последнее время эта «жемчужина лагуны»… Все эти годы я старалась бывать там как можно меньше. Да и вообще, знаешь, учиться мне никогда особенно не нравилось.

— Врушка. Врушка и сноб.

— Нет, клянусь тебе. А этой осенью отправиться туда пай-девочкой мне хочется еще меньше, чем всегда. Знаешь, что мне бы хотелось делать, милый мой, вместо того, чтобы заживо похоронить себя в библиотеке?

— Ну, послушаем, послушаем.

— Играть в теннис, танцевать и флиртовать, представь себе!

— Вполне невинные забавы, включая теннис и танцы. Ты могла бы предаваться им и в Венеции.

— Конечно… с дядей Джулио и дядей Федерико в качестве гувернанток!

— Уж в теннис ты бы могла играть. Я, например, как только могу, сразу сажусь на поезд и удираю в Болонью, а там…

— Ты ездишь к возлюбленной, признайся.

— Нет, нет. Я должен защитить диплом в будущем году. Не знаю еще, буду ли писать по истории искусств или по итальянской литературе, думаю, по литературе. А когда мне хочется, я позволяю себе поиграть часок в теннис. Я иду на платный корт на улице Кастелло или в Литторьяле. Там прекрасные земляные корты, с душем, баром, в общем, все удобства. И никто ничего не говорит. Почему бы и тебе в Венеции не делать также?

— Чтобы играть в теннис и танцевать, нужен партнер, а я в Венеции никого не знаю. И потом, я же тебе говорю: может, Венеция и красива, я не спорю, но я чувствую себя там какой-то чужой, потерянной, как за границей.

— Ты останавливаешься у дяди?