Костас Кодзяс - Забой номер семь

– А… кого вы хотите, чтобы я убил? – послышался нерешительный голос Клеархоса.

Он увидел, как англичанин поднял веки. Клеархос перевел взгляд на его пальцы, поглаживающие голубую карточку. Не отвечая, Ньюмен протянул руку. Клеархос взял карточку. Он прочел: «Илиас Папакостис, или Старик, – 53 года, женат…» И так далее.

– Старика?! – в изумлении воскликнул он.

Имя человека, которого он взялся убить, поразило его как удар грома среди ясного неба. И он спросил с наивным недоумением:

– За что, за что вы хотите… чтобы я его…

– Оставь вопросы. Кто проявляет нерешительность, никогда не заработает ста тысяч.

Тон Джона Ньюмена стал теперь ледяным. Он достал из бумажника три тысячи драхм и пренебрежительно бросил Клеархосу. Затем подошел к двери и взялся за ручку. Он стоял так несколько секунд, давая понять, что разговор окончен и Клеархосу пора уходить. Юноша помедлил немного, прежде чем выйти. Его голос дрожал.

– А если я передумаю?

– Ты не можешь уже передумать. Ни в коем случае.

– Почему?

– Слишком поздно. Моряк, в которого ты запустил камнем, умер вчера утром в больнице.

…Ньюмен опять остался один в своем кабинете. Конверты, карточки, заметки, последнее письмо сэра Антони – все было разложено перед ним. Он принялся приводить в порядок бумаги.

Но вдруг уставился, как завороженный, на чернильницу.

«Неужели все это глупо и тщетно?» – подумал он с беспокойством.

Ведь если отбросить мундиры, ордена, торговые фирмы с их историей в двести – триста лет, если отбросить средневековое одеяние лорд-мэра и напыщенные слова, то останутся только черви, пожирающие друг друга из-за хлопка, нефти и рынков сбыта. Джону Ньюмену хотелось ни о чем больше не думать, а лишь страдать, бесконечно страдать. Он понимал, что с ним обошлись страшно несправедливо все, начиная с королевы и кончая сэром Антони. Его забросили на чужбину, и никому из них дела нет до его мучений. Никто никогда не сказал ему: «О, как ты мучаешься, Джон!» Никто никогда не понимал, как он нуждается в ласковом слове.

Он стал вспоминать свои детские годы, вызвал в памяти образ матери. Как ему хотелось, чтобы она сидела у камина, а он, забравшись к ней на колени, показывал ей свои школьные рисунки! Как ему хотелось воскресить ее, чтобы она приласкала его! Он силился оживить эти мертвые видения. Да, он мечтал оказаться в родном доме, в Манчестере, и жадно хлебать ложкой суп.

На улице стемнело. Белокурая секретарша закрыла машинку, деликатно постучала в дверь, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Прежде чем уйти, она понаблюдала за ним некоторое время через замочную скважину.

Капитан достал из портсигара маленький конвертик с ядом, взял стакан, наполнил его до краев виски. Наконец после стольких лет он в последний раз вспомнит его вкус. Но у него есть еще время, и свет ему мешает. Он погасил электричество. В темноте боль воспоминаний казалась еще нестерпимей. Он резвился, пел, ласкался к матери, играл с товарищами, блуждал по всему Манчестеру. И если случайно перед ним возникала картина из более позднего периода его жизни, он с ужасом и отвращением прогонял ее.

Уже приближалась полночь. Джон Ньюмен устал. И усталость притупила все его чувства. Он поднялся. Зажег свет. Собрал конверты, карточки и свою переписку. Разложил все в порядке по ящикам. Виски убрал в бар, конвертик с ядом – в портсигар. Он даже подумал, что ему давно пора быть в постели: ведь ему нельзя не спать по ночам. «Из этого убийства не извлечь никакой пользы не потому, что план никудышный, а потому что все уже тщетно, все тщетно, раз погибла империя», – с горечью размышлял он.

В коридоре было темно. Он пробрался ощупью к двери и вышел на улицу.

В забое номер семь работают тринадцать шахтеров: девять мужчин и четыре подростка, из которых самому старшему едва исполнилось шестнадцать лет. Высота выработки достигает здесь лишь половины человеческого роста, и каждый по-своему приноравливается, чтобы ползать в этой мгле. Если бы насосы исправно откачивали воду, то самым удобным, конечно, было бы отбивать уголь, стоя на коленях. Но насосы все старого образца, они часто портятся, и их используют только в исключительных случаях. Молодые шахтеры не обращают на это внимания и рубят уголь, стоя на коленях прямо в воде. Но те, кому перевалило за сорок, знают, что если они будут долго работать в таком положении, то наверняка заболеют и потеряют часть зарплаты. Они вынуждены сгибаться, буквально сложившись вдвое, и изловчаться, чтобы как-нибудь приспособиться. И так как бледный свет шахтерских ламп перебегает с одной стены на другую, в каждой норе можно увидеть самые причудливые очертания человеческих фигур.