Костас Кодзяс - Забой номер семь

– Я знаю. Говорят, у него водятся деньги, – добавила жена.

– О-о! Как меняются времена!

Он взял письмо, надорвал немного конверт. Но как это часто бывает, когда человек получает неожиданное послание, ему захотелось, еще не распечатав его, угадать содержание.

Во время оккупации Алекос восхищался Фанасисом Пикросом. В Фанасисе было что-то молодцеватое; наверно, такое впечатление создавала его грудь колесом, выражение лица, манера держать автомат и отдавать приказы подчиненным. Тогда, может быть из болезненного самолюбия, Алекос скрывал свое отношение к нему. Сам он ощущал свою неполноценность по сравнению с товарищами, сражавшимися с оружием в руках. Ведь он входил в группу пропагандистов, писал революционные стихи и пьесы, распространял листовки, но до декабрьских событий ни разу не держал в руках пистолета. Правда, он утверждал, что интеллигентные люди приносят больше пользы делу революции, даже, вероятно, верил в это, по тем не менее чувствовал себя ущемленным каждый раз, как видел Фанасиса. Хотя он и не признавался себе в этом, ему казалось, что сам он не такой сильный и храбрый, как его друг, и страдал от сознания собственного ничтожества.

В тот период жизни Алекос поклонялся многим кумирам: политическим деятелям, революционерам, писателям, героям! Но молодежь, настроенная романтически, как и Алекос, слишком легко создает себе кумиров. Она выбирает их в соответствии со своими идеалами, не имея терпения дождаться проверки их временем, которое выносит окончательный приговор человеку. Но он был молод и восторгался Фанасисом. И поэтому жестоко разочаровался в нем, когда вскоре после декабрьских событий услышал, что его друг отрекся от своих убеждений и ценой этого вышел из тюрьмы.

Алекос случайно встретился с ним после того, как вернулся из ссылки. Они посидели немного в баре на площади. Фанасис угощал его пивом, рассказывал о трикотажной мастерской, о сестре, которую выдал замуж. Затем они расстались. На этот раз старый друг показался Алекосу преждевременно постаревшим скучным человечком.

Алекос поглядел на жену.

– Жизнь – великая грешница, а время – большое решето! К сожалению, мало осталось людей, которые… – рисуясь, начал он разглагольствовать, имея в виду, очевидно, что мало осталось таких людей, которые продолжают бороться с прежним пылом; себя он причислял к этим немногим.

На самом деле Алекос давно забросил даже небольшую работу в комитете защиты мира в своем поселке. Но ему хотелось, чтобы другие считали (как ни странно, он и сам верил в это), что он все такой же борец, как прежде.

Не ответив ни слова, Анна печально кивнула. Он покосился на ее усталое лицо; растрепанные волосы торчали в разные стороны, как лук-порей. На ней был рваный халат, из которого она дома никогда не вылезала.

Они смотрели друг на друга. Алекос догадывался, что и ее мысли блуждают в прошлом. На минуту, мучительную для обоих, они почувствовали, что не время виновато в их печальном положении. Ни тот, ни другой не осмеливались заговорить об этом. Наконец Анна прервала томительное молчание:

– Что ему от тебя надо, Алекос? О чем ты задумал ся? Вскрой конверт, посмотри, что там. А если ты увидишься с ним, то спроси…

– О чем?

– Сколько он возьмет за жакетку для меня… Поинтересуйся и детским костюмчиком.

Он совсем не ожидал, что разговор примет такой оборот. Услышав о жакете, он раздраженно надорвал конверт. Письмо состояло из нескольких торопливо и небрежно написанных строк.

«Дорогой Алекос!

Со мной стряслась беда, нужна твоя помощь. Я бы и сам забежал к тебе, но не могу ни на секунду оставить мастерскую. Если тебе не трудно, сообщи, где я найду тебя вечером.

Сколько Алекос ни ломал голову, он не мог представить себе, какая беда могла приключиться с другом и зачем тому понадобилась его помощь. Некоторое время он рассеянно вертел в руках конверт. «Не нужны ли ему деньги? Возможно, но тогда он не обратился бы ко мне. Ему, черт возьми, слишком хорошо известно мое материальное положение. Не дошли ли до него слухи, что я служу в угольной компании, и не собирается ли он попросить Фармакиса о каком-нибудь одолжении? Не исключено. Но маловероятно. Что же ему от меня надо?» Вспоминая теперь Фанасиса, он не чувствовал к нему прежней неприязни. В тот день, когда они сидели в баре на площади, в военном трибунале шел один из последних процессов над участниками гражданской войны. [11]Судили около тридцати активистов поселка; среди них был и Стефанос Петридис, секретарь молодежной организации Сопротивления. А в это самое время Фанасис разглагольствовал о вязальных машинах и о замужестве своей сестры. Алекосу хотелось вскочить и крикнуть ему прямо в лицо: «Перестань, трус, прихлебывать свое пиво! Ты не слышал разве что судят Стефаноса, разбитого параличом после побоев в тюрьме?» Но он не проронил ни слова. Как скажешь, черт побери, другому человеку: «Почему, трус, ты не нашел в себе силы умереть?», когда тебя самого столько раз преследовал страх смерти?