И. Грекова - Пороги

— Здравствуйте, Гоша, — сказал приятный носовой голос, и рядом возник Ган. Элегантный костюм, темно-синий в узенькую полоску, элегантные молочно-белые волосы над покатым лбом, толстые очки, за ними — темные, теплые глаза. — Не буду спрашивать, как вы сейчас себя чувствуете. Отлично вас понимаю. Когда-то перед защитой своей собственной кандидатской я чувствовал нечто похожее. Давайте сядем, я вам это все расскажу.

Сели.

— Видите ли, Гоша, — начал Борис Михайлович, — было это давно, в незапамятные времена, до вашего рождения, я ведь старый человек и успел в своей жизни навидаться многого. Меняются времена, меняются моды и точки зрения. В то время главной задачей любой научной работы считалось утверждение приоритета русской науки.

— Почему? — без особого интереса спросил Гоша.

— Вот видите, вы, молодые, даже и слов-то таких не слыхали: «приоритет русской науки». Вы знаете, что некоторые открытия действительно сделаны русскими учеными, но не все. Кое-что сделали и иностранцы. Тогда признавать это не полагалось. А я в своей диссертации имел нахальство сослаться на какие-то иностранные источники. Я это сделал не по какой-нибудь особой смелости, а просто по легкомыслию, а мой руководитель и оппоненты недосмотрели. На защите выступил с разносной речью один профессиональный «разносчик», привыкший маскировать научное бессилие якобы политической бдительностью. Его специальностью было улавливать конъюнктуру и громить тех, кто совершал против нее прегрешения. Его речь была своего рода шедевром. Он обвинял меня не просто в «низкопоклонстве», а еще пуще: в «раболепии перед низкопоклонством». В его освещении моя работа была жалким отголоском пресловутых потуг заокеанских прихвостней капитала на создание лженауки «кибернетики», которую протаскивает в своих псевдотрудах матерый идеалист, прихлебатель буржуазии Норберт Винер. Все эти нагромождения уничижительных эпитетов я хорошо запомнил, память тогда была хорошая, не то что теперь.

— И чем это кончилось? — с проблеском интереса спросил Гоша.

— Меня провалили. Но через несколько лет я с успехом защитил ту же самую диссертацию, но под другим названием — на этом настоял мой руководитель, считавший себя повинным в первой моей неудаче. Он настоял, чтобы в название было включено то самое слово «кибернетика», за скрытую приверженность к которой меня в свое время заклевали. Я бы охотно обошелся без этого слова, но мода есть мода, и длится она до сих пор. Люди с упоением ухватились за термин: именно «кибернетика» и больше никак. Научные работы от этого лучше не стали. Так вот, пока шла моя вторичная защита, пока оппоненты и представители организаций меня восхваляли за новизну и оригинальность идей, в зале на одном из передних мест сидел тот самый мой старый знакомый, который тогда, в первый раз, меня разгромил. Я все ждал, что он выступит. Но нет, он не выступил, он вообще не сказал ни слова, но все время, пока шла защита, он одобрительно кивал головой. За прошедшие годы он успел облысеть, и эта кивающая лысина запомнилась мне самым ярким моментом всей защиты. Он кивал так, как будто хотел сказать: «Вот наконец-то сбылись мои самые заветные мечты. Теперь можно и успокоиться». Что в это время происходило в его душе? Говорят, чужая душа — потемки, но мне хотелось бы лучше думать о людях. Возможно, он и в самом деле радовался торжеству справедливости, искренне верил в то, что она восторжествовала не без его участия. Я не видел его восемь лет, но он-то видел себя ежедневно, а когда видишь человека ежедневно, не замечаешь, как он меняется. Постепенные перемены вообще малозаметны. Человек растет из самого себя, логически и последовательно развиваясь, и оправдывает смену позиций изменением времени. Кто из нас так не менялся? Но это теперь я так думаю, годы научили меня оправдывать людей. А тогда, признаться, я глядел на него с ненавистью…

…По красному ковровому междурядью к зеленому столу заседаний двинулась группа людей — ученый совет во главе со своим председателем, академиком Бруновым. Тот шел вальяжно, раскачивая львиной головой, снисходительно беседуя со старшим оппонентом. Члены совета послушно следовали за ним. Сзади всех торопилась Анна Кирилловна, растрепанная, с красно-багровым лицом. Рядом с нею, сдерживая шаг, неторопливо шел на своих длинных ногах секретарь парткома института Владимир Николаевич Яшин. Луч солнца мгновенным золотым бликом осветил его словно выкованную из желтого металла голову. Гоша следил за этим шествием с мертвым ужасом в душе. «Разумеется, защиту отменят», — думал он. Люди, хлопая стульями, занимали свои места. Академик Брунов, стоя над микрофоном, терпеливо пережидал шум. Когда в зале стало тихо, он сказал: