Мо Янь - Большая грудь, широкий зад

Но представитель власти никакого сочувствия не проявил. Он смотрел на него сверху вниз взглядом, исполненным презрения, стальные эмблемы и знаки отличия на фуражке и на груди сверкали холодно и воинственно.

— Немедленно выкапывай тело — и в крематорий! — бесцеремонно приказал он.

— Здесь же пустырь, начальник, — заныл было Цзиньтун. — Явите божескую милость…

Тот подскочил, как укушенный, и зарычал:

— Ты ещё разговаривать будешь?! Пустырь? Кто тебе сказал, что это пустырь? А если даже и пустырь, всё равно священная территория государства! Кто тебе позволил хоронить где попало?

— Начальник, — всхлипывал Цзиньтун, — сам посуди, матери за девяносто, похоронить дело ох какое непростое, смилуйся, не надо её беспокоить…

Представитель власти раздражался всё больше.

— Хватит болтать, быстро выкапывай! — тоном, не терпящим возражений, заявил он.

— А может, я холмик с землёй сровняю, а? — молил Цзиньтун. — Вот он и не будет занимать государственную землю.

— Ты что, вообще? — Представителю власти всё это уже надоело. — Взаправду болван или притворяешься? Мертвецов кремируют, это закон.

Цзиньтун рухнул на колени:

— Начальник, господин хороший, смилуйся, пожалей, лето ведь, жара вон какая, откопаешь — разлагаться начнёт, не переживу я этого…

— А вот рыданий твоих тут не надо, — злобно бросил представитель власти. — Такие дела не мне решать.

И тут Цзиньтуна осенило. Он вытащил из кармана десять юаней, от которых отказался Кособокий Чжан, и, весь в слезах, обеими руками протянул их представителю власти:

— Примите на чайник тёплого вина, начальник, один я остался, нищий горемыка, найти кого в помощь ох нелегко, а денег вот — всё что есть, даже на кремацию не хватит… Да и там государственное электричество потребляешь, воздух казённый загрязняешь. Сжальтесь, пусть уж здесь гниёт матушка… Смилуйтесь…

Тот презрительно глянул на мятые, захватанные купюры и заорал:

— Ты что это! Соображаешь, что делаешь? Взятку даёшь, госслужащего в коррупцию втягиваешь, преступное деяние! Хочешь, чтобы я из-за пары грязных бумажек поступился принципами? Не дождёшься! — Он топнул ногой и торжественно, будто судья, изрёк: — Чтобы до темноты выкопал! Иначе церемониться не будем!

И задрав нос, удалился. Как появился, будто с неба свалился, так и исчез, словно в дверь в земле зашёл. Сгорбившись, будто от тяжести новой беды, Цзиньтун сидел возле свежей могилки и тихо плакал, обхватив голову руками: «Эх, господин хороший! Народ привык почитать властями всех, кто из казны зарплату получает и ест казённый хлеб. Пролетело вот несколько десятков лет как один день — и что, жить под вами легче стало? Ну сожги я матушку, что, разве пепел не нужно закапывать? А здесь и от города далеко, и земля не пахотная… Закопаешь мёртвого, разве через несколько лет он с землёй не смешается? Вот ты заставляешь выкапывать тело, а дальше как? Я один как перст, на себе не унести, везти не на чем, платить за кремацию нечем, да ещё и урну покупать надо. Чтобы собрать земляков на помощь, и то все ноги исходил. Неужто не знаешь, мил человек, что нынче не то что прежде, без денег никто ничего не делает, не как раньше поступали, по-братски. Дядюшка Кособокий Чжан денег не взял, да и могильщики ничего требовать не стали, а ведь тело принести тоже денег стоит. Денег не взяли, а как мне стольким людям признательность свою выказать? Эх, начальник, поставил бы ты себя на моё место…» — И так он всё причитал и причитал, будто суровый представитель власти ещё стоял над ним.

По узкой грунтовой дороге, подпрыгивая и поднимая шлейф пыли, приближался серебристо-серый японский джип. Цзиньтун перепугался, решив, что это уже за ним. Но по мере приближения дорогущего стального чудовища, наоборот, успокоился. «Пятнадцать лет в лагере отсидел, отсижу ещё сколько понадобится, подумаешь. Там есть кому и на работу поднять, и накормить, вкалывай знай как следует, и всё в порядке. Для таких, как я, там, можно сказать, рай. А самое главное — арестовав меня, они и за десять тысяч юаней вряд ли найдут того, кто захочет раскапывать могилу. Так что, может, и не потревожат матушку, и этот кусочек земли дунбэйского Гаоми останется за ней, наконец-то она обретёт покой. Я за всю жизнь столько бед матушке принёс, так что если в конце концов смогу обеспечить ей покой, даже за счёт своей свободы, это стоит того. То бишь мне, такому непочтительному сыну, хоть раз удастся исполнить сыновний долг и оправдать надежды, что на меня возлагали, — до сей поры тщетно». При этой мысли он буквально опьянел от счастья. Вытер слёзы, встал, морщины на лице разгладились, плечи расправились, будто скинул тяжкое бремя. Он вытянул руки перед грудью и стал ждать холодного прикосновения наручников. Но к его полному разочарованию джип, пружиня, промчался мимо, ослепив блеском покрытых амальгамой стёкол, из-за которых внутри ничего не видать. Через сотню метров от могилы он остановился. С обеих сторон открылись дверцы, и из машины вышли трое: крупный мужчина в свободном бело-голубом охотничьем костюме; ещё один — поджарый, с двумя двустволками на руке, на локте — мобильный телефон в футляре. Когда-то у Цзиньтуна тоже висел такой — золотое времечко было в центре «Дунфан». С ними женщина в тёмно-красной юбке. Издалека не разобрать, но судя по сияющей, как фарфор, коже, недурна собой.