Туве Янссон - Игрушечный дом

Мария допустила ошибку, разрешив Фриде заниматься домашним хозяйством. Фрида все меньше и меньше походила на Элен: беспомощную немоту сменила болтовня о домашних мелочах, уверенными движениями Фрида колдовала над обедом, сметала с веранды хвою, сгребала листья, чистила кастрюли, приносила дрова. И каждый раз, завершив то или иное дело, являлась к Марии с отчетом, ее карие глаза выражали собачью преданность и вместе с тем ожидание: кузина Фрида ждала похвалы. Марии больше не было пользы от ее присутствия. Через два дня она позвонила Хансу и попросила его прислать на дачу фру Хермансон, их прислугу.

— Я знаю, — сказала Мария, — фру Хермансон должна была приехать сюда позже, но мне она очень нужна. Ты сможешь эту неделю обедать где-нибудь в городе?

— Конечно смогу, — ответил Ханс, он был человек покладистый. — А как тебе живется с твоей кузиной?

— Хорошо, — сказала Мария. — Я рада, что пригласила ее. Это была удачная мысль.

Фру Хермансон приехала и взяла хозяйство в свои руки: кухню, печи, уборку — все. Фрида вернулась к отведенной ей роли. По вечерам они сидели перед камином. Мария почти все время молчала. Она наблюдала за своей кузиной.

— Знаешь, я подумала… — начала Фрида, — может, тебе надо починить какое-нибудь белье… или что-нибудь в этом роде.

— По-моему, нет.

— А я думала… Туман так и стоит.

— Да.

— Прости, если я вмешиваюсь не в свое дело, — очень тихо сказала Фрида, — но ты, наверно, сейчас работаешь над какой-нибудь ролью? Для какого-нибудь будущего спектакля?

— Да, — ответила Мария. — У нас осенью премьера. Я играю главную роль.

— О! Твоя первая главная роль!

— Угу. — Мария рассердилась. Как к этому относиться? Она наклонилась, пошевелила дрова в камине и спросила: — А ты откуда знаешь?

Фрида ответила не сразу, она испугалась. Потом прошептала:

— Я вырезаю все статьи о тебе, по-моему, до сих пор тебе давали слишком незначительные роли. И пишут про тебя не так, как следует. Правда.

Мария встала и подошла к бару, она налила себе рюмку и выпила, не отрывая глаз от залитых дождем окон веранды.

— Я сказала глупость? — еле слышно спросила Фрида.

— Почему? — Мария вернулась к камину, ее голос звучал очень холодно. Ей вдруг надоел этот эксперимент. — Не понимаю, решительно не понимаю, почему Ханс не хочет расставаться с этим вороньим гнездом. Здесь можно умереть с тоски. Особенно по вечерам.

Фрида вся сжалась в своем кресле.

Прекрасно, пусть думает, что это из-за нее. Совсем как Элен. Во втором акте, когда Элен даже не замечает их жестокости по отношению к ней…

Мария не спеша села и протянула руки к огню.

— Конечно, — сказала она, — я могла бы заставить его продать этот дом и приобрести другой — поменьше, поудобней и поближе к городу. Но я не могу быть с ним такой бессердечной. — Она быстро повернулась к Фриде и спросила: — Тебя когда-нибудь мучают угрызения совести?

— Да. — Ответ прошелестел, как вздох.

— Часто?

— Не знаю… Наверно, все время. Как-то так…

Фрида прижала руки к животу, как будто ей было больно. Подбородок опущен, лицо застыло, смотрит в сторону.

— Но ведь ты такая добрая, что ты такого делаешь, чтобы у тебя были угрызения совести?

— То-то и оно. — Фрида побледнела. — Я никогда ничего не делаю — ни хорошего, ни плохого.

— Почему? — Мария внимательно наблюдала за ней.

— Наверно, боюсь… Не знаю…

Вошла фру Хермансон, она задернула шторы, заперла дверь веранды и пожелала им доброй ночи. Потом они услыхали ее шаги на кухне и щелчок замка. Мария налила в рюмку немного чистого виски.

— Выпей, — сказала она Фриде. — Выпей одним глотком, как лекарство. Сразу станет легче.

Фрида посмотрела на рюмку, протянула руку и вдруг разрыдалась, натужно всхлипывая.

— Прости меня, — рыдала она, — мне так тяжело… Мучительно тяжело… Ты так добра, даже не понимаю, почему ты так добра ко мне…

Мария выжидала с неподвижным лицом. Когда Фрида успокоилась, она сказала:

— А теперь выпей. И давай ляжем спать, ты устала, вот и все. Прими на ночь аспирин.

Туман немного развеялся, и летняя ночь стала синей. Лежа в постели, Мария читала свою роль, медленно, внимательно прочитывала она каждую реплику кузины Фриды, они оживали одна за другой, звучали убедительно и логично. Роль была замечательная, просто замечательная. Но трудная. Только теперь Мария поняла, что для женщины, которую она должна играть, характерны не только покорность и незначительность, что она обладает еще и свойством, о котором говорят очень редко: естественной добротой. Той добротой, которая светится в улыбке кузины Фриды, но которую она не решается отдать другим, скрывает в себе, подавляет собственную щедрость.