Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

— Первым делом водичку на анализ! Может, в ней такое обнаружат, что мы через нее озолотимся? «Коньковский боржом» — звучит? И реклама: «Если выпьешь сей водицы, хрен встает, как на кобылицу!» Не дуйся, Васильич! Шуткую я. Нешто на святое посягнем!

Воробей, напротив, был озабоченно-зол. Ему не терпелось опохмелиться, но Чемадуров строго-настрого наказал мужикам не прикасаться к расставленным на длинных струганых столах всевозможным водкам и закускам. Не хотел портить благолепия момента.

— Ежели кто втихаря нажрется, вот мое хозяйское слово: в колхозе ему не жить! А может, и совсем на свете не быть! Скажу своим орлам из охраны, они этого засранца так отделают, так его на тот свет подготовят, что ни одно вскрытие криминала не покажет. В новом храме его же — ха-ха! — и отпоем!

Все-таки Воробьев жался возле Чемадурова, покашливал.

— Маркович, будь человеком, — канючил он, — стаканчик дозволь! Помру, где пастуха искать будешь? Кто на эту работу согласится?

— Сказал: не моги! А почему никто в пастухи не пойдет? — насторожился Чемадуров.

— Так ведь страшно, Семен Маркович! — зашептал Гена. — Коров режут! Подъезжают на нескольких «газонах», мне ствол в лоб наставят и режут. Лучшие куски кидают в машину, остальное — в траву. Прямо живых режут, фашисты!

— В милицию обращался?

— Толку?

Чемадуров смилостивился и приказал мужику в плисовой поддевке нацедить Воробьеву стаканчик.

— Значит так, Геннадий Батькович. Несколько ночей подежурят с тобой мои орлы. Грабители подъедут, ты с ними не спорь. А как коров резать начнут, сигай в кусты и зажимай уши руками. Перебьем этих живодеров для начала. Потом выясним, кто их посылает. И будет у меня с ним, Гена, интересный разговор.

Опохмелившийся Воробей не повеселел, погрустнел еще больше.

Храм освящали по малому чину.

— Господь воцарися, в лепоту облечеся! Облечеся Господь в силу и препоясася, ибо утверди вселенную, яже не подвижится! Готов Престол Твой оттоле: от века Ты еси! Воздвигоша реки, Господи, воздвигоша реки гласы своя! Дивны высоты морския, дивен в высоких Господь! — доносилось из алтаря торжественное пение Чикомасова.

— Глядите! — раздался бабий крик. — Вода текёт! Щас фундамент размоет!

Чемадуров выбежал на крик и увидел, что из-под фундамента, со стороны алтаря, и впрямь пробивается мощный ручей. Чемадуров подскочил к Ознобишину, тряхнул за плечи.

— Ты мне за это ответишь, гидролог хренов! — зло прошипел он. — Говорили тебе ставить храм повыше, на взгорочке! Какой праздник народу испортил, теоретик!

Но учитель ничего не слышал. Прямой, бледный, он встал перед ручьем на колени, глаза его горели таинственным огнем.

— Благодарю Тебя, Господи! — воскликнул он невероятно высоким голосом. Никто и никогда не видел Ознобишина таким. Это был не деревенский пьяница учитель, но древний пророк. — Благодарю Тебя за милость и щедрость Твою! Вот она, святая водичка, сама к нам пришла!

Отец Чикомасов вышел из храма, обвел взглядом народ и заплакал. Тихон подошел к нему, погладил его по голове. Петр Иванович рыдал, как дитя.

— Из… под… ал… таря… — непрерывно икая, бормотал он. — Как… о… реках-то воз… гласил… так… хлы… нуло!

— Это чудо, — просто ответил старец.

— Чудо! — подхватили все. И — не только толпа, но сама, казалось, природа: небо, облака, солнце, вся земля.

Наконец и Чемадуров сообразил, что случилось что-то из ряда вон выходящее, и тоже бросился к ручью. Вода уже очистилась от песка, журчала бурно и весело. Зачерпывая ее ладонями, Семен Маркович поливал лицо, шею, грудь, хватал губами падавшие в рот капли и хохотал как сумасшедший. За ним бросился омываться и весь народ.

Ознобишин отошел в сторону. Лицо его вдруг сделалось усталым, озабоченным. Какая-то новая мысль терзала его.

— Как теперь жить? — тихо спросил он себя одними губами. — Как жить-то теперь? Ведь разучились мы…

Церковь освятили прямо из ручья. Потом Чикомасов с дьяконом служили литургию. Желающих исповедаться было немного: Ознобишин, его супруга и три старушки.

— А ты-то, Семен Маркович? — спросил Петр Иванович за общим столом. — Не исповедался, не причастился. В такой день Господь к нам особенно милостив.

— Господь не прокурор, — усмехнулся Чемадуров, — и так все видит.

— Стало быть, вы считаете, что откупились от Бога? — быстро, без малейшей иронии в голосе, спросил его сидевший напротив отец Тихон. Его глаза колюче изучали лицо Чемадурова. Этот непочтительный взгляд не понравился Семену Марковичу.