Валерий Попов: Плясать до смерти

— А я знаю. Я к вам.

«Зачем» — бестактный вопрос.

— Вы такой человек! Все выносите. А о вас-то заботится хоть кто-нибудь?

Вот и ангел слетел!

— Что болит, Настя?

— Все, отец. Кровянка изо рта хлещет.

— Но это, ты говорила, давление регулируется?

Молчит. Этого я и боюсь.

— Сходи к доктору!

Это я ляпнул. Как — сходи?

— Издеваешься, да?

— Так пусть отнесет Колька тебя.

— Он на репетиции.

— На какой?

— Откуда я знаю, папа?

— А ты что-то делаешь? В смысле — работаешь?

— Я перевожу, папа!

Сказать, этого мало? Но для нее, может, в самый раз?

Колька позвонил поздно. И языком уже плохо владел.

— …Кровь не переставая идет!

— «Скорую» вызывали?!

Не разобрать, что бормочет. Да еще собаки орут!

— Приезжали…

— И что?!

— Сказали, что в бомжатник этот не будут входить!

— Едем!

Нонна сидела на табурете, свесив руки:

— И что, Венчик?!

— Думай! Помнишь, когда ты в регистратуре работала, там у тебя такой доктор был, Фельдман. Ты говорила, на помощь сразу кидался.

— Я уже не помню ничего, Венчик.

— Но сейчас — надо. Где эти записнухи твои? Господи! Какой хлам!

Фельдман был строг и элегантен. Однако, не морщась, вошел:

— Здравствуй, милая! Ну, показывай, до чего ты себя довела.

— Вот. — Настя смущенно показала скомканные тряпки в крови.

— Это от давления у нее, — пояснил я.

— Покажи-ка живот.

— Отвернитесь! — Настя смутилась. При всей своей разудалости очень стеснительная была. Ноги даже прятала! Помню, на озеро мы шли сзади нее, смеялись: «О, какие ножки, оказывается, у нее!» Огрызалась!

Стояли за дверью. Долгая тишина. Наконец Фельдман поднялся:

— Откуда у вас можно позвонить?

Это не диагноз!

— Сюда. — Я показал.

— Доктор, — спросила Нонна, — что с ней?

Он молча прошел в прихожую, прикрыл дверь. По телефону говорил еле слышно. Не разобрать! Вышел:

— Сейчас ее заберут.

— Доктор! Но что с ней?

— Узелковый цирроз. В самой… серьезной стадии. — И — к ней: — Ну что, милая, ты не знала? Обманула? Кого?

Вышел мыть руки.

Санитары, матерясь, с трудом разворачивали носилки в этом хлеву. Так и не прибрались. Отвлекались все время.

— Папа! Ведь я не умру? — Настька схватилась за мою руку.

Со шкафа (санитары задели) шлепнулась ее фотография: в школу пошла!

— Папа! Не отдавай меня!

— Ну что ты, Настька! Везти-то всего через двор!

— В нашу больницу! — радостно Нонна добавила.

Носилки на колесах заняли весь лифт — санитары еле воткнулись.

— В реанимацию, — сказал врач, уже местный. — Едет только мать.

Настиного лица я больше не видел. Только пятки ее.

Ходил по заливу. Багровая полоса. Черная церковь в полнеба.

Когда вернулся, Нонна уже пришла. Сидела какая-то растерянная.

— Ну что? — спросил я, шмыгая носом (с холода в тепло). — Ты как-то быстро.

— Сидела, за руку ее держала. Рассказывала, как мы «к бабы Любы» летом поедем. Почему-то это ее интересовало больше всего. «Дг?» — сказала ей. Отозвалась: «Дг…»

— Потом?

— Потом санитар пришел. Или врач. Взял ее на руки и унес. А наши руки… разнялись.

— Унес? Почему?

— Не знаю, — пожала плечом. — Может, каталки не было?

— И что?

— Долго ждала… или мне так показалось. Потом он обратно ее принес. Уложил. Она вроде как без сознания была. Стала ей говорить, как мы любим ее. Она вдруг вздохнула и отвернулась к стене…

— И что?

— Доктор взял меня за плечо. Сказал: «Идите. Дайте ей спокойно…»

— …Поспать?

Нонна покачала головой:

— Нет…

Утро было солнечное, яркое. Умылись, вышли.

Нонна ликовала.

— Хорошо все-таки, что в больницу устроили ее. И так близко!

— Может, в булочную сходим? — буркнул Колька. — Чего-нибудь купим ей?

— Да не надо пока.

Но зашли все-таки. Не хотелось спешить.

Больница была солнечная, какая-то оживленная. Встречи. Разговоры. Воскресенье.

Купили целлофановые синие тапочки, долго натягивали. К окошку справочной подошли:

— Мы к Поповой, Анастасии.

Дежурная глянула на нас как-то странно:

— Сейчас к вам выйдет врач.

Ждали долго. Не хотелось говорить. Вышел не врач, а врачиха.

— Вы к Поповой?

— Да, — выступил я.

— Ваша дочка умерла.

— Ка-ак умер-ла? — заговорила Нонна. — Она же жива-ая! Она же вчера жива-а-я была!

Колька почему-то присел на корточки.

— Это из морга звонят. «Доброе утро» можете не говорить. Мы к этому уже привыкли. Это вашу дочь завтра ставим?

— Да.

— Так вот: гроба вашего нет. То есть ее.