Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

— Что с тобой такое? — спрашивает меня Евдокия, когда я, уже ведя машину, отвечаю на ее звонок по мобильному. — Думала уже, что ошиблась номером.

Это так прозвучало мое «Слушаю!», что я прохрипел в трубку. Должно быть, голосом висельника с реи, пытающегося в последнем усилии содрать с себя веревку.

— Всё в порядке, — со старательной бодростью произношу я, демонстративно откашливаясь. — Горло просто что-то пережало.

— Что его у тебя пережало? — заботливо спрашивает моя радость. — Ты не заболел?

— Здоров, полон сил и уже на полдороге к тебе, — отвечаю я. После чего прерываю наш разговор, у меня на самом деле нет сил разговаривать с нею: — До скорого. Тяжелый трафик.

Хотя трафик совершенно обычный, можно даже сказать — легкий.

«Все хорошо, прекрасная маркиза, все хорошо, все хорошо», — принимаюсь я напевать бодрую опереточную арию, бросив умолкшую трубку на соседнее сиденье.

Незатейливая лихая мелодия должна взбудоражить меня, разогреть кровь, отодвинуть в сторону нежданные-негаданные затруднения на пути к превращению в ротшильда, объять своим жизнерадостным оптимизмом, наполнить залихватской веселой энергией. Хотя то, что там произошло в усадьбе у этой маркизы, ой как невесело, ой как нехорошо, ой как печально…

— Это всё? — приняв от меня жиденькую пачку оливковых лобастых Вашингтонов в черно-сером овале, с удивленным порицанием вопрошает жена. Бывшая, вернее, жена, но ни я, ни она не связали себя новыми брачными узами, да и вообще не разведены официально, так что она для меня по-прежнему «жена», как и я для нее «муж».

— Извини, но больше пока не получается, — виновато бормочу я.

«Не получается»! Как будто я что-то заработал и вот отколол, принес часть. Это вранье. За последние месяцы я не заработал ни копья. Я потрошу свою спрятанную среди книг заначку — вот я что делаю. Я себе напоминаю грабителя, когда раскрываю книжку с конвертом. Грабителя, обирающего самого себя.

— Да? Не получается? — Голос жены расцветает истерикой. — Знаешь, что новое постановление вышло? Вместо обычных экзаменов — этот проклятый ЕГЭ! Всех репетиторов нужно менять! На тех, кто на ЕГЭ натаскать сумеет. А они цены взодрали — в два раза! Эти твои, — трясет она жиденькой пачкой вашингтонов, — фьють — и нет!

Она по образованию библиотекарь, с русским языком и литературой у нее все в порядке, как и у меня, казалось бы, на этих-то предметах можно было бы сэкономить, но своих детей невозможно ничему научить и учителю.

— Скоро поднесу еще, — обещаю я. — Скоро у меня будут очень приличные деньги. Хватит, если понадобится, и на лапу. Правда-правда, — клятвенно заверяю я. Клятвенно — это для жены, а во мне эти слова звучат заклинанием: чтобы все получилось! чтобы все получилось!

Не знаю, не хочу думать, а что если вдруг не получится. Это уже за краем, за пределом, и заглядывать туда мне не по силам.

— Лёнчик есть? — спрашиваю я, пытаясь заглянуть в глубь квартиры, как будто с порога, у которого я стою, можно проникнуть взглядом во все ее закоулки. Моего младшего зовут, как и меня, так что в будущем ему быть Леонидом Леонидовичем. «Леонид Леонидович» — неплохо звучит, кроме того, у него моя фамилия (в отличие от старшего, которому сват со сватьей переменили фамилию на свою), да плюс он получился удивительно похожим на меня — мои черты, мое сложение, моя сухощавость, мои манеры и жесты, — так что даже моя жена зовет его Лёнчиком, а потому и мое родительское чувство к нему, помимо моей воли, совершенно особое.

— Нет, Лёнчика нет, — коротко отвечает жена, причем губы ее с мстительным удовольствием поджимаются.

Я спускаюсь в лифте на улицу в расстроенных чувствах. Мало того что получил выволочку, так еще и сына не удалось увидеть.

Костя ждет меня около моего корыта, прогулочным шагом прохаживаясь взад-вперед.

— Как ты быстро, — обрадованно ступает он мне навстречу.

Мы едем с Костей к Балерунье, и он призван сыграть роль амортизатора. Я будто бы ни сном ни духом о том, что она прекрасно осведомлена о моей новогодней ночи у Райского, — и заскакиваю к ней, чтобы наконец взять свой зонт, забытый у нее в прошлое мое посещение. Костю я прихватил с собой без ее позволения. В прежние времена общество Кости всегда действовало на нее странным образом умиротворяюще. Мне его жаль, он, бедный, такой дурачок, говорила она о нем. Весьма заблуждаясь. Кем-кем, а дурачком Костя никогда не был.

— Тыщу лет твою Елизавету не видел, — говорит Костя, когда мы уже мчим в машине. — Все такая же неувядаемая?