Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

— Что очки? Какой кастет? Где следы? Где кровь?

— Вот, — вынужден был показать Лёнчик себе на висок.

С той же бесцеремонностью, что его спутник разглядывал Лёнчика, второй шагнул к Лёнчику, взял его голову, как это делают парикмахеры при стрижке, и наклонил.

— Чего там, — сказал он, обращаясь к своему спутнику, — не пробили же!

— Да это вообще кулаком, — ответил его спутник. — Какие кулаки бывают. Как молот!

— Кулаком? Такой след? — невольно вырвалось из Лёнчика. Другой его висок, хотя минуло почти полные тридцать лет, до сих пор помнил боль, не проходившую после удара мордатого долгие месяцы. И такой же болью отдавала сейчас височная кость под синяком.

— Говорю — кулаком, значит, кулаком. — Теперь знаток следов, оставляемых кулаками, посмотрел на Лёнчика. И опять это был взгляд, как если бы Лёнчик принадлежал к миру мертвой природы. — А очки чего?

— Что «чего очки»? — спросил Лёнчик. — Разбиты. Вы кто? — поинтересовался он.

Мужчины в штатском переглянулись. На лицах обоих возникла усмешка.

— Кто надо, — проговорил знаток следов.

Второй молча тронул знатока за плечо и энергичным движением кивнул головой в сторону двери:

— Идем.

И в их бурном появлении, и столь же бурном уходе, и в тех расспросах, что вели, было что-то от фарса. Лёнчик почувствовал себя внутри срежиссированного кем-то водевиля, играть в котором не подряжался, но вот, однако, играл.

Из милиции уходили сразу все, всей группой, как пришли. Несколько человек из «Памяти», все так же — в ожидании неизвестно чего — вольно шатающиеся по коридору, вышли на улицу следом и, чуть отставая, двинулись за ними. «Как неприятно», — тихо, чтобы быть услышанной лишь теми, кто рядом, проговорила недавно принятая в Союз молодая поэтесса со странной фамилией Гремучина. «Психическая атака», — с легким смешком, но не без нервности, откликнулся и усатый критик. Впрочем, ко всем вернулось прежнее возбуждение, шли торопясь — поскорее, поскорее вновь оказаться на вечере, продолжить прерванное празднование.

Дворы, которыми возвращались из отделения, закончились, дорога вывела на улицу, еще сто метров — и у цели.

— Прощаюсь, — останавливаясь, сказал Лёнчик критику и молодой поэтессе, так и проделавши путь от милиции досюда бок о бок с ними.

— Ой, почему, Леонид Михайлович?! — сожалеюще воскликнула поэтесса. Она обычно при встречах выказывала ему подчеркнутое уважение младшей к старшему.

— Поеду в глазную клинику, — просветил ее Лёнчик.

— А, да-да, тебе в клинику, — скороговоркой проговорил критик. — Ну, счастливо, — сунул он руку Лёнчику попрощаться и, ни слова больше не проронив, зашагал дальше.

«Счастливо, счастливо, счастливо», — коротко бросали ему, пожимали руку следовавшие сзади, обтекали его и утягивались по улице вослед авангарду группы. Эскорт из членов «Памяти» сбился тесной кучкой в тени у выхода со двора. Последнее рукопожатие — и Лёнчик остался наедине с эскортом. Улица, что в одну, что в другую сторону, если не считать удаляющихся с каждым шагом фигур его коллег, была пустынна, члены «Памяти» стояли там в тени, открыто разглядывали его, их было человек шесть, он один, — что у них были за намерения?

Лёнчик повернулся и тронулся в сторону Садового кольца — на троллейбус. Было чувство — «памятники» идут за ним, и не обернуться стоило сил. Он глянул вдоль улицы, только уже поворачивая на Садовое. Нет, никто за ним не шел. Его коллеги достигли Дома, вошли внутрь, и улица теперь была окончательно пустынна.

— Радуйтесь, что ударили сбоку, — исследовав ему глаз на каком-то оптическом аппарате, пройдясь под веками тончайшей нежной кистью и отправляя к медсестре закапывать капли и закладывать мазь, сказал врач-мужчина, смотревший его последним. Лёнчику пришлось его ждать, врач-девушка, что смотрела сначала, взять на себя всю ответственность не решилась. — Градусов на двадцать фронтальней, и глаз вам гарантировано бы выбили. А так — ну, травма роговицы. Ничего, полечитесь — пройдет. Да Бог жизни даст — катаракта пораньше посетит, чем надо бы.

— Так это еще надо, чтоб Бог дал, — внесла свою лепту в неожиданный сеанс психологической помощи Лёнчику врач-девушка.

Звонок от Кости Пенязя раздался — Лёнчик едва вернулся после больницы домой. Время подходило к двенадцати, дети спали, и жена тоже спала, оставив на кухонном столе записку, объясняющую, что поесть, если голоден, но, в основном, полную упреков: по вечерам следует сидеть дома, как все нормальные люди, а не шляться неизвестно где. На этот раз она была недалека от истины: он шлялся сегодня по таким местам, о которых она и думать не думала. Сюда, на кухню, волоча за собой собравшийся петлями провод, Лёнчик и прибежал из коридора с затрезвонившим аппаратом.