Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

Дверь на углу дома, к которому подхожу, пересекая Биржевую площадь (бывшую Куйбышева), с надписью над ней «Кофе Хауз», вызывает во мне неясную ассоциацию. Словно бы с этим «Кофе Хаузом» у меня связано некое событие, но какое? Впрочем, недоумение мое длится недолго, я вспоминаю: да мы же с дочерью чуть больше часа назад тут и сидели. Надо же: чуть больше часа назад, а ощущение — минула вечность.

Я слегка замедляю шаг, проходя мимо аквариумных окон. За длинным столом-стойкой, обратясь лицом к улице, сидят, как мы с дочерью чуть больше часа назад, несколько человек, курят, разговаривают, отрывают от стола чашку, подносят к губам, делают глоток и опускают чашку обратно на стол. Я иду, смотрю, как они пьют кофе, — и внезапно меня пронзает: да я ведь тоже так пил! Ну да, не ел, а всего лишь пил, но какая разница: желудок у меня был не пустой, а значит, я не мог причащаться. Не мог — а причастился.

Стон, натуральный стон исторгается из меня. Ноги в один момент делаются как колоды, — я останавливаюсь. А следом я чувствую, какая продувная у меня курточка.

Я стою, не в состоянии двинуться, под взглядами сидящих в аквариуме, пожалуй, добрые полминуты. И заставляю себя наконец стронуться с места таким усилием — энергии этого усилия хватило бы, наверное, поджечь море.

Жена запаздывала. Лёнчику уже пора было выйти, а она все не появлялась. Если бы сыну было не полтора с хвостиком, а побольше, можно бы оставить его на дочь и уйти, но сын все же был еще мал, чтобы доверять его девочке, которой лишь подходило к семи.

К зазвонившему телефону Лёнчик побежал с горшком в руках, только подняв с него сына и не успев дойти до туалета. Звонил Костя Пенязь. Из-за внезапно возникших обстоятельств он не мог пойти на представление журнала и просил Лёнчика купить на него несколько экземпляров журнальной книжки. «О чем разговор, конечно», — пообещал Лёнчик.

Жена появилась, задержавшись на час, ко времени, когда мероприятие как раз должно было начаться. Лёнчик попробовал было ее укорить — и получил по полной:

— Подумаешь, что там у тебя! — отмахнулась она в ответ на его упрек. — Начальство выговор влепит, премиальные снимут? Так, переливаете из пустого в порожнее, удовольствие получаете. Получишь своего удовольствия меньше на час!

Его это все сводило с ума. Но он проиграл ей бой за главенство в доме. Она была несгибаемой. Или нужно было совсем прогнуться под нее, или разрывать с ней, — на что он пока никак не решался.

В Доме литераторов, когда приехал туда, Лёнчик прежде всего бросился искать, где продают журнал. То, о чем говорили с Тараскиным летом в Юрмале, осуществилось. Журнал вышел. Без всякого решения ЦК КПСС, без вмешательства руководства Союза писателей в состав редколлегии, без цензурного надзора — без, без, без… От возможностей открывающейся свободы кружило голову.

Журнал продавали в Большом фойе перед входом в Пестрое кафе и ресторан. Лёнчик купил шестнадцать экземпляров — восемь для себя, восемь для Кости. Вкрутую набитая сумка повисла на плече тяжелой гирей. Отойдя от стола, где продавали журнал, Лёнчик сел на стоявший поблизости большой темно-зеленый диван, достал экземпляр журнала, нашел в оглавлении свое имя, раскрыл нужную страницу. Подборка была громадной. У него никогда за всю жизнь не было таких. Он прочитал одно стихотворение, второе, третье. Казалось, это написал не он, а кто-то, носивший его имя. Ощущение, не возникавшее Бог знает с каких пор. У Кости, заглянул он на его страницы, подборка тоже была нехилой.

По пути в Большой зал, где сейчас шло представление журнала, его окликнули. Это была очеркистка и кинокритик Алла Вайсман. Она сидела за журнальным столом сбоку от лестницы, ведущей в зал, перед нею лежала стопка листов, расчерченных, как ведомости, рядом — встопорщенно-ребристая дорожка из раскрытых коричневокорых книжиц.

— Членский билет будешь получать? — вопросила Алла.

Лёнчик вспомнил: да-да, Тараскин говорил — готовы удостоверения независимого писательского движения, будут выдавать.

Он заплатил вступительный взнос, расписался в ведомости, получил коричневокорую книжицу и посмотрел на номер билета. Тот был уже едва не трехсотый.

— Однако! — радостно изумился он.

— А ты думал! — с ходу поняла, что значило его восклицание, Алла. — Это сейчас никого нет. А час назад очередь тут стояла — у меня рука писать онемела.

Отвечая Лёнчику, она вскинула на него глаза, но что-то следом привлекло ее внимание на лестнице, взгляд ее переместился вбок, за его спину, и по тому, что выразилось в ее взгляде, Лёнчик понял: произошло что-то чрезвычайное. Он обернулся.