Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

— А что думаешь, — остановившись наконец и подозвав меня, спрашивает он, указывая кивком головы на памятник, — как по-твоему: сама она с собой или все же он ее?

Я в ответ лишь развожу руками. Сама или не сама. Меня это уже давно не волнует. Даже если и не сама. Что это теперь меняет. Когда им отнято столько других жизней.

— По моему мнению, — произносит бывший вице-мэр, — мог убить, вполне. Бабу иногда так и хочется убить. Вот знать бы, что ничего не будет, так и убил бы. Скажи, да?

«Ого-го, — звучит во мне. — Ого-го!»

— Нет, не хочется, — отрицательно качаю я головой.

К могиле Ельцина мы уже не возвращаемся, прямиком направляясь к выходу.

Теперь путь наш лежит на площадь Павелецкого вокзала. Вернее, к той офисной башне, что как-то незаметно для меня выросла на углу площади и Садового, и уже, оказывается, давно, бывший вице-мэр бывал в ней еще до того, как лишиться должности и свободы. Странно, какие у него могут быть тут дела — как равным образом и там, на Большой Ордынке, — когда вся страна, хотя 1 Мая лишь завтра, согласно постановлению правительства уже второй день гуляет майские. Какие-то, судя по всему, весьма неординарные дела.

Ждать его я отъезжаю за угол, на Дубининскую. Выходя на улицу, он по своему обыкновению позвонит мне, и я подам ему машину. Сколько он будет отсутствовать — десять минут, полчаса, час? Надо полагать, больше сегодня мы никуда не поедем. День мало-помалу клонится к вечеру, завтра все же 1 Мая, и у народа ощущение праздника, люди, с которыми он встречается, — тоже народ и тоже, наверно, мечтают расслабиться… Я тянусь к бардачку, открываю и вытаскиваю оттуда свою книжку. Нет лучшего занятия во время таких ожиданий, как вдосталь полистать ее. Что говорить, строка, написанная тобой от руки или набитая на компьютере, и строка, набранная типографским шрифтом, — две разные вещи. Такое ощущение, это не ты сочинил, это кто-то за тебя. Я читаю строфу из одного стихотворения, читаю из другого, из третьего — и меня распирает столь сильным чувством восторга, что неизбежно вспоминается восторг бегающего кругами Пушкина: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» Вот что-то подобное рвется и из меня, мне хочется тоже сорваться с места и пуститься нарезать круги: «Ай да Лёнчик, ай да сукин сын!»

Что я и делаю. Вырываю из замка ключ зажигания, вываливаюсь из машины наружу и, захлопнув дверцу, совершаю вдоль машины променад — в одну сторону и в другую. Погодные условия, правда, променаду не благоприятствуют, даже приходится зажимать книжку под мышкой: и до того было не слишком тепло, но откуда-то взялся ветер, принялся сеять дождь. Однако, чтоб остудить голову, погодка самая та.

Я уже собираюсь нырнуть обратно в машину, когда кто-то сзади резким движением выдергивает у меня книгу из-под мышки. Это бывший вице-мэр. Он крутит мою книжку перед собой в руках, безжалостно подставляя ее под дождь, изучает имя на передней странице обложки, портрет на задней, и когда поднимает на меня взгляд, тот горит радостью разоблачения.

— Лёник, так ты поэт?! — то ли неверяще, то ли насмешливо вопрошает он.

Надо же! Боялся, вдруг залезет в бардачок, а, можно сказать, сам отдал ему в руки. Какого черта он без звонка.

— Дождь, — говорю я. — Книга бумажная. Испортите книгу.

— О! — восклицает он. — Испорчу! — И протягивает мне книгу: — Бери. Поэт, оказывается. Надо же! А Дуська дома тоже с какой-то книжкой бегает, гляжу сейчас — вроде похожа, так это у нее не твоя ли?

Вот когда я возношу благодарение небу, что с такой тщательностью исполнял надпись на экземпляре для Евдокии — угадать из нее о наших отношениях невозможно.

— Возможно, моя, — коротко отвечаю я, с демонстративностью принимаясь вытирать мокрую обложку ладонью. Посещение полированной башни, похоже, прошло даже успешней, чем офиса на Большой Ордынке: лицо бывшего вице-мэра уже не исполнено довольства, а прямо-таки сияет им… — Что дальше? Куда едем? — спрашиваю я.

— Разговор у меня к тебе, Лёник, есть, — говорит бывший вице-мэр. — Тем более что ты поэт. Ты как поэт меня поймешь. Давай сядем в машину.

Я направляюсь к задней дверце правого борта, чтобы открыть ее, как он требовал все это время, но бывший вице-мэр машет мне рукой, чтобы я не делал этого. Ступает к передней дверце и, взявшись за ручку, самолично тянет дверь на себя. Самолично! После чего принимается забираться внутрь. На переднее сиденье, рядом со мной!

Сев в машину, я прежде всего тянусь к бардачку, достаю оттуда мягкую фланельку, снова с демонстративностью обтираю ею намокшую книгу и отправляю фланельку обратно в бардачок, а книгу кладу на приборную доску над рулем. Прятать ее нет больше необходимости.