Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

— Давай, Костя, собственным ходом, — позвонив ему, прошу я.

— Ладно, собственным так собственным, — покорно принимает изменения в своей судьбе Костя.

У меня же высвобождается два часа времени, которые неизвестно куда деть и как убить. Первая моя мысль, конечно же — Евдокия. Мы договорились, что она подойдет прямо в клуб, к началу, но почему нам не встретиться раньше?

Евдокия, однако, не отвечает. «Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Позвоните позже», — раз за разом сообщает мне красивый женский голос. Тонкая горячая игла ревности прошивает меня насквозь, насаживая на себя, будто на вертел, и вот меня уже поджаривает со всех боков, как молочного поросенка в каком-нибудь гриле. Моя радость не в метро, не приходится сомневаться — иначе на какой-нибудь станции сигнал бы прошел. Телефон у нее отключен. Что бывает в двух случаях: или сам не желаешь никаких связей с миром, или тебе вырубают его за неимением средств на счету. Но я не помню случая, чтобы у Евдокии не оставалось денег на счете, мобильный для нее — нечто вроде идола, требующего себе постоянных жертвоприношений, и она бы предпочла сидеть голодной сама, чем оставить без корма своего электронного чурбана. Значит, она отключила телефон специально. Как поступает, когда мы ложимся с нею в постель. Зачем она отключила телефон сейчас? Поросеночка крутит на вертеле, поджаривая со всех боков, и у, какой жар в этом гриле, какой нестерпимый, какой ужасный!

Между тем проблема убийства двух часов не исчезла. Клуб, где мне предстоит выступать, находится на Петровке. Сев в машину, я подкатываю поближе к месту предстоящего вечера и, обнаружив свободное местечко, припарковываюсь на Страстном бульваре. После чего отправляюсь фланировать по улицам.

Я поднимаюсь по Страстному бульвару к Пушкинской площади, пересекаю ее по подземному переходу и оказываюсь на Тверском бульваре. Бульваре своей молодости, первых лет московской жизни — Литинститут стоит здесь, дом двадцать пять, так номер и торчит в памяти, хотя я и не бываю тут годами и вообще не был в здании института, кажется, с той поры, как получил диплом. «Вот пройдусь я по бульвару по Тверскому…» — всплывают во мне стихи Владимира Соколова — одни из любимейших моих в те годы.

Дойдя до Никитских Ворот, я отправляюсь обратно. Времени до выступления у меня в достатке, но все же я бы не хотел слишком уж удаляться от места будущего выступления.

Мимо поселенного на бульваре лет десять назад памятника Есенину я прохожу, стараясь не смотреть на него. Надо же было умудриться в те девяностые годы, когда все стояло торчком, состряпать такого сахарно-буколического типа. Сделать из пропойцы и психопата бесполого пасторального кудрявчика! Я даже не просто стараюсь не смотреть в сторону памятника, а иду, повернувшись к нему затылком. Соответственно — ухом вперед, глазами вбок. Тень встречного человека возникает передо мной, когда избежать столкновения невозможно, и я лишь инстинктивно хватаю его в объятия, чтобы человек не упал от удара.

— Леонид Михайлович! — слышу я свое имя, исходящее из моих объятий. — Разве можно так? Как вы ходите по улицам? И для вас опасно, и для людей.

Обескураженный, я отпускаю едва не сбитую мной с ног женщину, — женщина мне знакома, но кто это? Я смотрю на нее, смотрю, пытаясь понять, с кем меня свел Тверской бульвар, она ответно глядит на меня, только теперь молча, но вдруг ослепляет улыбкой — такой ярко-солнечной, что я тотчас узнаю ее. Это Иветта Альбертовна, домработница Савёла. Надо же! В пятнадцатимиллионном мегаполисе столкнуться нос к носу, да в полным смысле слова, со знакомым человеком!

— О, Иветта Альбертовна, прошу прощения! Ей же богу, не хотел! — принимаюсь оправдываться я с жаром. — Вроде никого передо мной не было…

— Как это никого не было, — говорит Иветта Альбертовна. — А я? Я что — это «никого»?

— О, ну что вы, как вы могли такое предположить! Вы — наоборот! — Я помню нашу трехнедельной давности встречу на крыльце Савёловского дома, ее попытку заинтересовать меня собой, — ситуация полна неловкости, а в таких случаях на меня нападает галантерейная галантность, так и лезет из меня.

— Но с ног вы чуть не сшибли не кого-то, а — вот, — указывает пальцем на себя Иветта Альбертовна. — Оправданий мне мало. Требуется компенсация морального ущерба. Что вы имеете предложить в качестве компенсации?

Я не готов к такой словесной дуэли. Галантерейность галантерейностью, а подобная игра — совсем другое. В результате я блею что-то совершенно невразумительное, вроде того, что понятие морального ущерба в нашем обществе пока не сформировалось.