Анатолий Курчаткин - Полёт шмеля

— Не туфти, — сказал Вика. — Мне что, ее дело. А что с тобой — я только рад. А то и родственниками станем, а? — он подмигнул Лёнчику. — А? Что? Не против?

Дверь открылась, Жанна, без чайника в руках, вошла обратно в комнату, увидела их — и, как поняв, о чем у них шел разговор, вся окунувшись в свою лисью улыбку, объявила:

— Вик! А у нас с Лёнчиком роман. Подтверди, что не шучу, — посмотрела она на Лёнчика.

Лёнчик почувствовал облегчение, что не нужно таиться и шифроваться.

— Роман, — подтвердил он.

Появившейся еще четверть часа спустя Таисии Евгеньевне ничего не объявляли, но все как бы подразумевалось само собой, стол вновь стал заполняться тарелками, Вика исчез и немного погодя появился с двумя бутылками портвейна, к тарелкам на столе прибавились рюмки… вставали из-за стола — уже был глубокий вечер.

Вика с Жанной пошли провожать Лёнчика до дома. Жанна шла, взяв Лёнчика под руку, временами обхватывая ее обеими руками и словно повисая на ней, — в этом была и особая доверительная беззащитность, и некая хозяйскость: он как бы принадлежал ей, был ее. Вика шел рядом, засунув руки в карманы, покачиваясь после выпитого портвейна, молчал, а они с Жанной говорили и говорили. Вернее, она задавала вопросы, а он отвечал.

— И что ты теперь собираешься делать? — спрашивала она. — Пойдешь снова на завод работать?

— Наверно, — отвечал он. — Деньги же как-то надо зарабатывать.

— В институте своем будешь восстанавливаться?

— Не знаю, нет, наверно. Буду в следующем году в Литературный институт поступать.

— Это в Москве?

— В Москве.

— Еще поступишь ли. Не поступишь, а право на восстановление здесь потеряешь.

— Не потеряет, — неожиданно подал голос Вика. — Я этого не допущу.

Оказывается, шагая рядом, он не просто молчал, а внимательно слушал их разговор.

— Как это ты не допустишь? — удивился Лёнчик.

— Так, как, — Вика гоготнул. За три года, что не виделись, в нем появилась уверенная дерзкая сила, от того Вики, которого в детстве трепал крысолицый, не осталось и следа. — Я с кем корешусь, знаешь? Я их попрошу — они кому угодно приказать могут.

— Почему вдруг они для меня что-то делать будут?

— Это они не для тебя делать будут, для меня. Я для них тоже немало делаю. Таких тут сволочей помог выявить… А сейчас в стране, как Хруща сняли, столько разгребать надо! Хрущ столько стране навредил! Два года прошло, а до сих пор страну в нормальную колею вправить не могут.

— К отцу в Израиль обещают помочь съездить, — вставила в Викин рассказ свое слово Жанна.

— Так они, вроде, и три года назад обещали, — вспомнил Лёнчик разговор с Викой около военкомата при проводах в армию.

— Ну, три года! — отозвался Вика. — Это же Израиль, капстрана. Быстро такие дела не делаются.

— Но в институт, Лёнчик, обязательно нужно, — вернулась Жанна к оставленной теме. — Хоть в какой.

— В Литинститут, — ответил Лёнчик.

— Но он вообще-то в Москве, — со значением протянула Жанна.

— В Москве, — благостно согласился Лёнчик. Ему было так хорошо — он и понимал смысл, спрятанный в Жанниных словах, и не понимал. Утро с двойным посещением военкомата, встреча с Гаракуловым, потом встреча с мордатым в паспортном столе, известие о смерти Алексея Васильевича — все было в такой несустветной дали, казалось, произошло не сегодня, а Бог знает когда. Гражданская жизнь начиналась вот сейчас, и была вот такой: легкой, блаженной, не обремененной никакими тяготами, ничем не омрачаемой — сплошное счастье. — Что ж, что в Москве, — добавил он. — Два часа лету самолетом. Всего-то.

Директора издательства зовут Аркадий Борисович. У него небольшая бородка, похожая на мою, только без седины, он упитанно-округл, с озабоченно-любезным выражением лица, а в каждом его движении сквозит пронырливость, так и видишь, как он свободно протекает в любую замочную скважину, и без всякой смазки.

— Пожалуйста, пожалуйста, господин автор, всегда к вашим услугам! — приговаривает Аркадий Борисович, провожая меня до дверей своего кабинета. — Мы наших авторов любим, к нам приходят и по второму, и третьему разу, приходите и вы, ждем!

Он ласков со мной, как с глубоко и безнадежно больным, впрочем, не утруждая себя попыткой вспомнить мое имя. «Господином автором» — с такой глухой безымянностью — меня еще никто никогда в жизни не называл. Я уже жалею, что зашел к нему в кабинет. Не было в том никакой нужды. Получил свои двенадцать пачек, двести сорок экземпляров — и вали, зачем ты здесь кому-то еще нужен со своими словами благодарности. Тем более что на самом деле это они должны тебя благодарить — дал людям на себе заработать.