Владимир Крупин - От рубля и выше

Знаешь, я кого вспоминаю? Угадал? Конечно, девушку из экспедиции, ту студентку. Ее Надей зовут. И выйдет (да уж вышла) замуж, и парень хороший попадется, и она наплачется, все мы хороши, все мы самоутверждаемся как личности через чужие страдания, свои-то нам вроде в заслугу… Да, Наденьку помню. Еще Таню, помнишь, что пела? Рассказывал?

Эта Люба? Жалко, пропадет. Ты ей денег пошли, но поделикатней. Несчастные страшно горды, возьмет да и выбросит или… да какое мне дело, куда она их денет. Еще Митька может высказаться в том смысле, что сын за отца не отвечает. И нашим отцам так говорили, только в другом смысле, а Митенька в прямом.

Валю люблю. С тем и прощаюсь.

О-о! Лина. Ведь Лина меня законопатила сюда. Она хотела, Люба тебе все расскажет, я ей все выболтал, не надеялся, что ты приедешь, хоть кому-то надо было излиться (излиться? ну, словесник, от чего слово, в нем что: освобождение от злости — изозлиться или выливание чрезмерной залитости чем-то?), на Лину я плевал, она сволочь, причем редкая, утопила, но не сразу, держала на плаву, чтоб обобрать…

Нет я нехорошо сказал, нечестно, сам во всем виноват, тонуть надо, за других не цепляясь.

Я. Леша, вляпался в историю с наследством. Так-то, брат. При наличии отсутствия, как говорят экономисты, был бы другой эффект. Теперь я понимаю, что частная собственность есть зло, но пока не есть пережиток.

К преступлению перед семьей меня привел разврат. Тут не надо искать других слов. Помнишь, я прикрывался фразой, что любовник происходит от слова «любить», какой там! Лина за это ох как цеплялась! Не она ли обзывала мою жену наседкой, не она ли даже рождение детей оскорбила исполнением супружеского долга? Да, долг. Но разве супружество не есть любовь?

Вляпался я крепко. До того, что могут в квартиру явиться с описью вещей, особенно картин и хрусталя. Подобно некоторым писателям, естественно западным, я кое-что наработал, не обнародуя. На случай кончины, который, как видишь, представился. О запасе знала Валя и, как ты понимаешь, Лина. Видя в хрустале материальную независимость, которую я обретал бы, его делая и продавая, я попался. Деньги, как их ни презирай, играют свою роль. Тратя их безжалостно, выручая кого-то, никогда не ожидая возврата, я думал, что независим. Как же! Независим нищий. У меня были покупатели, например, тот толстосум или старички на пенсии, ворочавшие делишки в сотни тысяч и радующиеся каждому новому повышению цен на хрусталь, ковры и золото. Этого у них было изрядно… Да что я кручусь! Неприятно писать, но надо. Короче: я написал завещание, которое у Лины, и боюсь, при ее изворотливости, оно уже действует. Убей не знаю, как меня провели. Примерно так, как женят дураков: они просыпаются не одни, а в комнату вваливаются родственники жены.

Единственная просьба — отбери у Лины завещание. Хотел писать ей отдельно, но слишком рвотно. Можешь показать письмо ей, убрав выражения: сволочь я сам, а не кто-то другой. Можешь сказать, что она хорошая. И в самом деле: кто бы еще так хранил хрусталь или кто лучше нее понимает, что я хоть что-то добавил к искусству? Сам-то я в этом не уверен, но для нее это как данное, так что, Леша, начинал я письмо твердо уверенный в изъятии у Лины завещания, а теперь — не знаю. Но опять-таки, как семью оставить без денег? Сказать, что у нас самообслуживание, — жестоко. В общем, не знаю.

… Тут старик конюх. Давно не пьет, некуда идти, никого не осталось. Раза два насильно выпихивали за ворота, но лошади, представь себе, объявляли забастовку, вернее, голодовку, не ели из других рук. Так что попробую еще одно путешествие по трубе, по которой бегаю. Вдруг там не зеркало, а свет, и побегу не навстречу себе, а кому-то другому. Это все, что я могу сказать о ближайшем будущем. Единственная свобода — выбрать себе срок жизни — преступна, самоубийц даже поминать запрещено, и это знаю. Но изжился творчески. Это не поза. Я так далеко от тех, кто меня вырастил, кто поит-кормит, так далеко, что уже не вернуться. Эх, ничего никому не доказал. Это я о древности славян. Меня с ними роднит то, что стыдно жить тогда, когда не сделал назначенное. Не выполнил урока, по-школьному говоря. Как большинство, впрочем, которому жить не стыдно. Но это уж я вылез с упреком не по-славянски. Любе привет. Вот и о Любе думаю. Рано я к ней пришел или припоздал? Ну, наконец-то: звонит звонок насчет поверки, прощай…»

Читая письмо, я вовсе забыл, что Люба рядом. Очнулся, когда она стала кричать на Оксанку и даже наподдавала ей за какую-то провинность.