Эльжбета Латенайте - Апсихе (сборник)

Сколько же Апсихе могла ждать Вожака и шить для него свадебный наряд? Вместо того чтобы нашивать новые пылинки на пылинки тлеющего свадебного платья из пылинок, решила шить его из себя, поэтому собирала самые разные нитки и не нитки для этого наряда — для себя, чтобы обволакивал как можно незаметнее, как можно надежнее грел на сквозняках, как можно сильнее холодил в жару. Был самым-самым.

Апсихе станет совершеннее, отрастит несколько рук, несколько сердец и маток, разовьет гибкость, решимость и выдержку сильнее, чем когда-либо. И тогда, когда уже встретит Вожака, напихает ему под ногти столько поцелуев, что губы отвалятся. Тогда Вожак поднимет губы, поцелует их и, теперь уже красивые вместо некогда гадких, опять приставит к лицу Апсихе. Но она будет смотреть на Вожака и губ даже не заметит.

А пока — теплый великан, великан земли живительной силы с быстрыми чуткими пальцами. Пока Апсихе больше всего беспокоило, что до сих пор при встрече со Львом еще не излучила столько тепла и заботы, сколько хотела, еще не обняла своего любимого, как обняла бы самая настоящая Женщина-Мать-Дева-Человек. Но будет самоотверженно стремиться. Знала, что это принесет такое богатство, такую красоту и такие дали, просто горела от нетерпения. И улыбка на каждом углу мыслей и улиц еще сильнее искала и находила отзвук в каких-то фигурах и чертах, как всегда невольно отдающихся Апсихе с первым взглядом, первой встречей или ее первым «привет». В фигурах и чертах, что шли мимо, мечтали продлить ее взгляд на себя и даже не представляли, чем на самом деле она так привлекает, — а ведь ничем.

Если бы только Апсихе поняла: она ничуть не изменится, что бы ни делала и чем бы ни занималась. Потому что по неизвестно каким тайным законам человек всегда учится тому и умеет то, чем воспользоваться не придется, потому что само научение — вещь одиночная, никакими следственными связями не опутанная.

Только одного не было у Апсихе в земле живительной силы — денег. Они были как газета или лист картона, значение которого абсурдно. Все же у нее был он — ее покупающий человек, и человек был для нее всем, единственной дорогой из одиночества. Единственной дорогой к общности. Единственной дорогой к счастью, какого не было никогда в жизни. Единственной дорогой к улыбке, с которой просыпалась и засыпала в своей узкой кровати.

Было ли бы непростительно много — хотеть не только лечь, но и проснуться рядом с кем-нибудь теплокровным, который не был бы ее собственным жизненным энтузиазмом. Хотеть, чтобы кто-нибудь взял за руку, иметь право попросить, чтобы не переставал, хотеть, чтобы кто-нибудь заслонил собой ветер на улице — тоже милость непонятной величины. И уж точно не совпадает с направлением этой школы.

Так что пока в глухом холоде Апсихе видела единственный зыбкий, но вместе с тем такой заманчивый огонек свечи — своего теперешнего великана, исходящего жаром объятий, в костюме куртизанки, который хоть ненадолго дает ей живого человека, но это время ей дороже всех глаз мира. Конечно, каждая встреча с клиентом казалась Апсихе слишком короткой, конечно, Апсихе отдала бы много великанов за возможность уже сейчас, немедленно узреть новое, свежее вдохновение. Но общим жертвенником теперь была троица и ее земля живительной силы, и Апсихе любила ее истекающей страстью головой и сердцем, босиком, голая бегала по этой земле живительной силы, иногда ложилась, дремала и просыпалась от холода, потом опять бегала, кувыркалась, чувствовала, как кружится голова, пробовала вырвать и съесть незнакомую травку, на которую наступила, спокойно ходила, умывалась найденной землей посветлее или каким-нибудь сортом глины, рыла себе продолговатую яму, чтобы, когда в нее ляжешь, не дул ветер, лежала и жарилась под солнцем земли и была вся с ног до головы вычернена той землей, но ей нравилось. Апсихе защищала землю живительной силы для себя, от себя, защищала не что иное, как то, к чему ее звало сердце. Сердце звало сердце. Для одиночества нет ничего более величественного, чем союз, а в союзе превыше всего одиночество. Именно это и было для Апсихе встречей, бегущей от одиночества и незнакомого, купившего ее мужчины, бегущей от невсеохватности своего союза.

Она была монашкой и осталась ею. Неважно, торговала ли колбасой, сидела среди художников в кафе со столиками из желтовато-коричневого дерева и большими фотографиями на стенах, кланялась разнонациональной публике или тепло обнимала старика, который и во сне не мечтал увидеть на пороге вечно влюбленную, которая меньше чем через час напомнит его ленивым глазам, каков единственный и несомненный знак жизни — ви́дение красоты, точнее, ви́дение различия между самой большой красотой и ее отсутствием. А ведь им, тем беднякам, что покупают стук в дверь, так нужно тепло, они так изголодались по чистоте, что даже забыли о ее существовании и еле узнают ее. Для этого нужна она. Ей неинтересно быть той, кого они надеются увидеть. Кого боятся, не хотят, презирают и чуть-чуть стремятся увидеть. Ей интересно вползти туманом, проникнуть через нос, уши и рот и с каждым их вздохом увлажнить их иссохшие поля. Разница между мужчиной, который часто встречал ее с более или менее враждебной замаскированной внутренней неполнотой, и мужчиной, который провожал ее долгим взглядом, немного сдвинув брови, незаметно опустив руки и с легкой детской улыбкой невольного удивления, означала для Апсихе триумф, единственное ею желаемое и непреходящее завершение ее явления.