Владимир Крупин: На днях или раньше

— А вот так! — вдруг весело сказал он вслух. — Вот так у вас еще не притворялись.

Через минуту он требовал у новой вахтерши списки жильцов. Вахтерша предлагала ему свой стул.

— Тихо! — кричала она на проходящих девушек. — Не видите, агитатор пришел.

— А нас когда будут агитировать? — спрашивали некоторые.

Выписывая выбывших с момента прошлых выборов, он поражался географии приехавших и прописанных по лимиту. Были отовсюду.

— А куда выбывают?

— От нас путь один, — ответила вахтерша, — в замуж.

Он еще не дошел до фамилии Марины, как она первая узнала его.

— Сергей Михайлович! — вырвалось у нее. Она шла с работы.

Он поднял голову, и сразу кольнуло — Сашенька была не в мать.

— Можно мне пройти? — спросил он вахтершу.

— Еще бы — агитатору.

Пока они поднимались, он стал почему-то высмеивать себя: как он напоролся на комендантшу, как притворился агитатором. Они пришли в пустую, трехкоечную комнату. Сели к столу.

— Я узнала, — объяснила она, — потому что мне нянечка, тетя Фаня, сказала, что вы… я приходила, когда свободная смена, и ждала, что вы пойдете гулять, — договорила она с трудом.

— Марина, — выговорил он и, чувствуя, как начинает частить сердце, сказал совсем другое, не то, что хотел: — ' Я пришел предложить вам стать моей женой.

Она сказала единственное:

— Я тоже хотела назвать Шурой. У меня папу Александром зовут.

— У нас из школы редко кто поступал в институты. То ли школа плохая, или еще что. Только в областной сельхоз. Но я не хотела. Начиталась про астрономию, обсерватории, «неведомые сигналы и думаю: на астрофизику! И поехала! Все говорили: ну и дура, Марине, а я уперлась. И главное — история, литература хорошо шли, сочинения хорошо писала, а вот уперлась, ну прямо как баран. Год дома просидела, все равно решила ехать. Приехала. Ясное дело, куда мне. Срезалась. Наревелась, документы забрала и хожу с ними, думаю, куда отдать. Уж все равно куда, не до мечты. А уж на очное поздно, на заочное не хочу, на вечернее жить негде, ходила, ходила, гляжу — одиноким предоставляется общежитие и прописка. Ну и ладно, думаю. Как раз я одинокая. А домой вот еще почему не хотела возвращаться. Нас свезли на центральную усадьбу, отец очень не хотел, я правда — вселили в дома из силикатного кирпича, удобств никаких, да это ладно, я привычная, а пойти некуда. Людей много — вытоптали все кругом за два года, березы на веники свели, елки на елки. — Марина засмеялась. — Парни на мотоциклах гоняют, пыльно. Реку загрязнили. Хулиганства сколько. Пойдешь в клуб — велика ли была, и сейчас-то! — а пристают. И все если не пьяные, так выпившие. Милиционер на всех один. Ни за что, думаю, не вернусь. А еще мать, отец у меня очень хороший, а мать деньги любит. И вот всегда: за другими не гонись, карманы у нас тонкие, быстро рвутся, денежки круглые, катятся быстро, у денежек глаз нет… ой! Я отсюда ей посылала, так стала добрая. Я по вредной сетке получаю. Значит, за вредное производство. Кислоты там и другое. Ну вот, и стала лимитчицей. А знаете, как смотрят, с презрением.

— Это вам кажется, — сказал Сергей. — Всегда надо смотреть, кто именно относится.

— Ну, а он… — продолжала Марина, — вам, может быть, не интересно, я задерживаю?

— Девушке предлагают выйти замуж, — сказал Сергей, — она спрашивает, не задерживает ли.

— Это вы так, — сказала Марина, быстро взглянув. — Я не соглашусь, я вам не под пару.

— Старый?

— Даже не из-за этого.

«Даже» — больно толкнулось в груди.

— А у вас курят?

— Ой, вовсю! Девчонки дымят страшней паровоза. — Она принесла керамическую пепельницу в виде лаптя. — Уж лучше немного выпить, все не так вредно для здоровья. Ну и вот, — продолжала она, подождав, пока он прикурит, а он подождал, пока догорит спичка. — И вот он стал приходить. Он милиционер, а милицию сюда пускают. Они тоже по лимиту прописанные, из армии. Приедут на коляске, будто порядок проверять, а сами к девчонкам. Я стирала, на кухне стою, развешиваю. Вдруг сзади говорят: «Все выше, и выше, и выше», — я на цыпочках к веревке тянулась. И так-то, по этой идиотской моде, юбки короткие, а еще! Мне так противно стало, да и мало ли я что постирала. Я сдернула рубашку, скомкала и пошла. Он в дверях, не пускает. Наглец редкий! А он, Игорь, ему говорит: «Пусти ее, Юр». А этот наглец: «Она свою рубашку нам подарить хочет! Только вот кому? — И мне говорит: — Ты кому подаришь, мне или Игорьку?» Я тогда его прямо этой рубашкой по морде, прямо по фуражке, по погонам. И бросила ее в ведро у плиты и ушла… Потом Игорь говорил, что тогда они первый раз поссорились.