Севак Арамазд - Армен

— До чего же глупый человек! — разгибая спину, с удивлением сказал Армен. От долгого чтения в полумраке у него заболели глаза, и он пожалел, что понапрасну напрягал зрение. Он огляделся: стемнело настолько, что и памятник, и величественные колонны здания, и безукоризненно ровная брусчатка площади, и тщательно ухоженные клумбы были уже почти неразличимы: поглощаемые сумраком, они превратились в сплошную ночную темень, которая, плавно опускаясь с высоты, накрывала землю непроницаемой завесой. Фиолетовая девушка так и не пришла…

Армен пересек шоссе и хотел вернуться той же дорогой, но в лесу было слишком темно, в двух шагах ничего не было видно, и ему пришлось выбрать обходную тропу, тянувшуюся параллельно шоссе. Вокруг было спокойно и тихо, спокойно было и на душе у Армена. Сумрак, деревья, тропинка невольно настраивали на неторопливые, безмятежные раздумья. Армен шел, погруженный в мысли, и уже одно то, что он может свободно размышлять о чем угодно, доставляло ему радость и умиротворение. Удивительно, что в жизни даже самые незначительные вещи даются человеку с изнуряющими душу трудностями. А что было бы, если бы все, что происходит, происходило легко: играючи, а не мучительно, сразу и моментально, а не изматывающе долго?.. Армен попытался представить себе этот моментальный мир и ужаснулся: в таком случае все бы перемешалось, вышло из колеи, погибло. И не было бы даже этой сумбурно-половинчатой жизни. И его тоже не было бы. Ничего бы не было. Все бы остановилось, окаменело, исчезло. Даже и не исчезло, поскольку никогда бы не возникло. Да… значит, все сводится к самому себе и только благодаря этому существует, есть, движется. Все правильно. Все, что происходит, — правильно. Человек ограничен жизнью, иначе говоря, поставлен в такие рамки, чтобы жить было возможно. Следовательно, и жизнь ограничена человеком…

— Вот хотя бы мной!.. — громко произнес Армен, и это открытие привело его в ликование.

В одно мгновение он понял всю важность собственной жизни для всего человечества, всей земли и был взволнован до такой степени, что в темноте глаза у него увлажнились. Он вытер их ладонью и над деревьями, над мраком увидел небо — большое, бездонное, усеянное звездами небо. По детской привычке он с минуту, задрав голову и не мигая, смотрел на эту таинственную беспредельность, и спокойствие звезд вливалось в него, обволакивало его мысли и звало туда — в небытие.

Армена охватила тоска по другому миру, который, кажется, исподволь мягко склонял его к небытию, говоря, что не быть лучше, чем быть, потому что быть — это неминуемая смерть, а не быть означает бессмертие. Армен отвел глаза и в страхе почувствовал, что он — на дне, на дне чего-то темного, мрачного, где ему предназначено отбывать наказание — бесцельно скитаться, бессмысленно мытарствовать и до смерти, до могилы нести в себе бремя воспоминания о чем-то неведомом. Может, все уже решено, может, эта жизнь, что кажется вечной, — всего лишь утомительно долго длящееся мгновение и давным-давно стерлось из памяти того, мгновение жизни которого измеряется вечностью…

И Армен почувствовал себя таким бессильным и незащищенным, что пришел в отчаяние и, уставившись себе под ноги, побрел по темной тропе. Внезапно ему вспомнилось детство, вернее, один эпизод, один вечер, когда теленок, которого ему доверили пасти, куда-то удрал по его невнимательности и он, плача, метался в густых сумерках, искал его то в ущелье, то на скалистом речном берегу, а в это самое время теленок как ни в чем не бывало дремал в своем коровнике…

Впереди в гуще деревьев раздался шум и треск сучьев, и от черноты леса отделилось большое пятно, вскоре оказавшееся на дороге. Корова. По всей вероятности, это была та самая корова, которую он встретил на поляне. Она спокойно поднялась по склону и спустя какое-то время задумчиво и уверенно шагала по трассе: значит, точно знала, куда идти. Следом за нею появился невысокого роста человек с большой вязанкой хвороста на спине. Согнувшись чуть не до земли, он следовал за коровой, иногда останавливаясь и оглядывая окрестности из-под поклажи, а потом снова, как бы наверстывая, торопился вперед. У поворота оба они — человек и животное — перешли дорогу и на той стороне скрылись из глаз.

За спиной Армена послышались шаги, а затем горькие всхлипывания. Какая-то женщина в платье с короткими рукавами быстро приближалась в мутном сумраке дороги, то и дело вытирая нос. Она как-то криво и неловко ставила ноги при ходьбе, руки у нее были большие и грубые, лицо жалобно сморщилось, из глаз лились слезы, а волосы беспорядочно разметались по плечам. Не глядя по сторонам, ничего вокруг не замечая, она стремительно прошла мимо и, с каждым мгновением становясь все меньше, превратилась в почти неразличимую точку на шоссе, а потом и вовсе пропала, однако ее горестные всхлипывания еще долго не смолкали в ушах Армена…