Франц Фюман - Избранное

«Что это?» — едва успел он подумать и стукнулся головой о какое-то препятствие, обо что-то мерцающее, как знойное марево, светящееся, как месяц из-за туч, и вместе с тем очень твердое — тверже камня, ибо он ни обо что еще так больно не стукался. В этот миг шум внезапно стих, однако галерея шаталась и дрожала, как прежде.

Эта внезапная тишина была страшнее всякого воя.

— Мать Земля! — вскричал Прометей и на сей раз услышал свои слова. Они звучали так боязливо и жалобно, что он заплакал. И тут раздался голос Геи.

— Успокойся, дитя мое, и ничего не бойся, — ласково сказала Гея, — ведь я с тобой.

— Но где же ты? — зашептал Прометей: в узкой галерее он не мог обернуться.

— Здесь, рядом, милое дитя, — сказала ему Гея прямо в ухо.

Тут Прометей почувствовал, будто стены галереи мягко укачивают его. Он проглотил слезы и приободрился.

— А где Сторукие? — шепнул он.

— Мы от них совсем близко, — отвечала мать Земля, — так близко, что уже их не слышим, подобно тому как ты не слышишь урагана, когда находишься в самом его центре. Ты как раз натолкнулся на стену их тюрьмы. Ближе мы подойти не можем.

— Значит, я так их и не увижу? — в отчаянии пробормотал Прометей. Разочарование при мысли, что придется возвращаться ни с чем, было для него страшнее встречи с чудовищами.

— Но как можешь ты их увидеть? — ответила ему Гея. — Они сидят в алмазной тюрьме, ибо всякое другое вещество они проломят. А этот камень такой светлый, что здесь, внизу, он рассеивает мрак, но в то же время и такой твердый, что твой взгляд отскакивает от него, как и взгляды Сторуких.

Прометей ощупал рукою стену. Она была холодная, гладкая и без швов, и, как он ни напрягал зрение, взгляд его не мог сквозь нее проникнуть.

Тогда он принялся просить и молить.

— Если бы ты не знала, как помочь делу, бабуся, то наверняка не привела бы меня сюда! Ты дала мне глаза, способные видеть цветы и птиц, ты можешь дать мне также глаза, способные видеть Незримое.

При этих его словах мать Земля вздохнула и сказала:

— Не требуй этого, милое мое дитя! Да, я могу сделать твое зрение более острым, но тогда твой взгляд разрушит все преграды, даже границу времени. Ты сможешь заглянуть в будущее, увидеть то, что предстоит всему миру и тебе самому, а этого лучше не требуй! Ибо потом я буду уже не в силах лишить тебя этого дара. Эти глаза останутся у тебя навечно.

Прометей заколотил кулаком по алмазной стене.

— Хочу видеть, мать Земля! — дико закричал он. — Хочу все видеть! Надели меня этой силой, и я ничего не устрашусь. Я не уйду отсюда до тех пор, пока ты не сделаешь меня зрячим!

Гея не отвечала.

Галерея содрогалась.

Гея хранила молчание.

Тишина была такой гнетущей, что Прометей не осмелился продолжать. Наконец, все еще не слыша ответа, он безмолвно вдвинулся, насколько мог, назад, в галерею, а потом с размаху ударил головой в стену и, хотя едва не оглох от сотрясения, повторил этот маневр во второй и в третий раз. Он было собрался в четвертый раз боднуть алмазную тюрьму, но тут стены галереи так плотно сомкнулись вокруг него, что он едва мог шевельнуться.

— Ты разобьешь себе голову, — предостерегающе сказала мать Земля.

— Но я все равно не перестану, — отвечал Прометей.

С диким упорством стал он шевелить плечами, руками, чтобы высвободиться из плена. Тут он снова ощутил легкое прикосновение руки к своим ресницам, и в тот же миг в глаза ему брызнуло такое лучистое сияние, что ему показалось, будто их выжгло молнией. Мгновение он лежал ослепленный, пронзенный болью, потом увидел перед собой каменный свод, стены которого ярко сверкали, а к этим стенам были прикованы цепями три чудовища, вида столь устрашающего, что Прометей тотчас опять закрыл глаза.

Он увидел Сторуких.

Это были три великана, еще огромнее титанов, и у каждого сто рук и сто ног, полета туловищ и полета голов, и каждая из трехсот ног была отлична от другой, и каждая рука не походила на другую, а головы разнились еще того более! Одна голова представляла собой сплошную безгубую пасть с огромными черными зубами, которые непрестанно щелкали, перемалывая воздух; вторая — алчный желтый язык, лижущий землю в поисках влаги; третья — единственный глаз с красным зрачком; четвертая — единственное жадное ухо; пятая — нос со множеством раздувающихся ноздрей; шестая — воющую глотку; седьмая — сотни шлепающих губ; восьмая — выпуклый, изборожденный морщинами лоб; девятая — два потока слез из-под мешковатых век, утыканных щетиной вместо ресниц; десятая — косматую гриву белых как снег волос; одиннадцатая — тяжелый каменный подбородок; двенадцатая — живой клубок из тонких раздвоенных языков в струе шипящего пара. То были головы, которые удалось разглядеть Прометею; остальные находились позади, скрытые от его глаз первой дюжиной. Но время от времени они давали знать о себе: то взметывались снопы искр, то устремлялись вверх извивающиеся гадюки, то набухали и съеживались серые, пронизанные красными жилками облака или развевались волосы, похожие на горящую траву. Такими же разнообразно-ужасающими, как эти головы, были и кисти рук: одна — коготь, другая — лапища, третья — присоска, четвертая — паучья лапа, пятая — шип, шестая — гладкая, седьмая — жаркая, восьмая — как студень, как слизь — девятая, как губка — десятая, одиннадцатая — копыто, двенадцатая — шило. И все эти кисти хватали, рубили, тянулись, вертелись на длинных руках, змееподобных и бесформенных, жилистых и вздутых, тонких, как усики вьюнка, и толстых, как дубина, и отходили они от туловищ из железа, из меди, из серебра, из золота, из кремня, из песка, из глины, из пепла, из чешуи, из меха, из теста, из соли, из струпьев, изо льда, из паров, из огня, а туловища в свою очередь стояли на ногах, бывших стволами, палками, свилью, стеблями, пнями, подпорками из мяса и кусками студня, ступни же этих трех сотен ног были схвачены хрустальным полом, так что чудовища будто вросли в него, а они всеми мерами старались высвободиться, слив воедино трижды сто отчаянных усилий! Оттого-то они так стремились и тянулись, рвались и бросались, дергались и взвивались навстречу вожделенной свободе, испуская из всех своих рыл и глоток, пастей и ртов неслышный вой и рев, мотая во все стороны тремя сотнями цепких, хватких, когтистых рук, но внезапно некая незримая сила так резко отшвырнула их назад, к стене, что на мгновение все их рты умолкли.