Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

На это докладчик ответил:

«Такой вопрос мог задать лишь человек, совершенно не знакомый с самым ужасным, что есть в психологии японцев.

Допустим, некто А. назначил себе норму — сто, что на взгляд окружающих ниже его реальных возможностей.

В таком случае, коллектив будет третировать А. как любителя пофилонить.

Кстати, практически невозможно правильно передать нюансы японского слова третировать. Такие варианты перевода как „плохо обращаться“ или „изводить“ явно не подходят. Слово „истязать“ так же отпадает, поскольку подразумевает некое физическое воздействие. Если попытаться все же дать точное определение, получится что-то вроде „на протяжении долгого времени коллективно отрицать существование индивида“.

Если работник не хочет подвергнуться третированию, он обычно должен загодя выведать, какого мнения о нем коллектив. Вот почему служащие после работы всей гурьбой идут в кабаки или дешевые пивные, стараясь там понять, как их оценивает коллектив в лице сотрудников и начальства».

В связи с этим свой вопрос задал вице-президент Морган:

«Получается, что в рапорте нужно всегда завышать норму?»

Докладчик хмуро усмехнулся.

«В японском коллективе следует во что бы то ни стало воздерживаться от подобных действий».

И он со свойственной всем японоведам учтивой хамоватостью объяснил, что подобными действиями работник может схлопотать от коллектива обвинение в том, что он «задирает нос, как Тэнгу» или, иначе, «задается».

«Тэнгу — это японское фантастическое чудовище, наделенное длинным носом, как у Сирано де Бержерака. Этот японский Сирано де Бержерак издавна служит символом тех, кто „задается“.

Но вы спросите, что же в таком случае означает „задаваться“.

Говоря коротко, в японском коллективе „задаваться“ значит — погибнуть.

„Задающегося“ работника ждет еще более суровое наказание, чем третирование.

А именно — полное игнорирование. Никакого осуждения. Никакой критики. Никаких нападок.

Для нас не вполне понятно, каким образом игнорирование может быть наказанием, но в Японии, где коллектив — это всё, быть игнорируемым коллективом — это все равно, что стать безжизненным, никчемным предметом, потерять всякое человеческое достоинство, получить отказ в самом необходимом общении и, в конце концов, превратиться в живой труп.

Ритуалы не исчерпываются „утренней поверкой“ и „рапортом об индивидуальной норме“.

Кроме них есть еще „хоровое пение корпоративного гимна“, „банкет“, „корпоративный туризм“, „переезд начальника“ и многое другое. Каждый из этих ритуалов сам по себе не представляет ничего особенного, но все они тесно взаимосвязаны».

Мы пришли в ужас от поразительной системы, порожденной японским гением.

Если все пустить на самотек, эта система в конце концов пустит неистребимые корни в самую глубь нашего общества!

Мы немедленно взялись за уничтожение бывших японских транснациональных корпораций. Всегда можно найти сколько угодно предлогов. Одну фирму сокрушили под предлогом сокрытия капиталов, другую из-за вреда, причиненного окружающей среде, третью из-за недостачи тридцати восьми долларов в налоговой декларации.

Разумеется, общественное мнение выступило резко против.

Хоть корпорации и были в прошлом японскими, но работали на них не японцы, а самые добропорядочные люди, и то, что всех этих людей по прихоти правительства лишили работы, было воспринято, как необоснованное нарушение их гражданских прав.

Но мы были готовы к снижению рейтинга доверия и, не раскрывая карт, продолжали крушить бывшие японские корпорации. Мы опасались, что, если раскроем истинные причины, общество охватит паника и, возможно, начнется новая дискриминация.

К тому же, прежде чем решение было принято, внутри самого правительства возникли серьезные разногласия.

Министр финансов Игл настаивал, что подобные меры слишком негуманны, и если откроется истинная подоплека, престиж нашей Партии мира и согласия сильно пострадает.

С ним соглашался вице-президент Морган, который готовился к участию в следующих президентских выборах и ни коим образом не желал быть причастным к опасным политическим решениям.

Министр торговли Пьюзо, поддерживая сами меры, настаивал, что необходимо открыть народу истинные причины. Что до меня, то и я был близок к позиции Пьюзо, но, поскольку воля президента была неизвестна, воздерживался от высказывания своего мнения.