Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

— Простите, что так долго.

Мицуко подняла голову.

— Вот, прошу вас, яйца из источника.

— Яйца… какие яйца? Зачем?

— Вы же хотели попробовать…

Уголки ее рта приподнимаются, точно сведенные судорогой, она застывает на несколько мгновений, потом на черной поверхности очков вдруг искривляются, подрагивая, отблески ярких лампочек — она смеется.

— Хотела? Я? Так и сказала? Может и правда. С возрастом, знаете ли, ужасные вещи происходят. Все забываю. Память ничего не держит. Меня обмануть проще простого. Сестра называет меня muerto del angel… Впрочем, сестра ли?.. Может, какой-то мужчина? Да, именно так… Конечно, мужчина… Его убили в предместье, он-то и говорил, что я — ангел. Где же это происходило? Я вам наскучила, простите… Говорите, яйца из источника? Они мне нравятся. Когда бываю в Хаконэ, всегда их ем. Правда, они для здоровья вредны…

Кадзама собрался было заметить, что яйца из здешнего источника Миноя называют «яйца тысячелетней жизни», но промолчал.

— Хотите нарежу, чтобы есть было удобнее?

— Нет-нет, благодарю вас. Дайте-ка салфетку! Боюсь платье испачкать. Оно для меня, кажется, слишком яркое. Какое-то чересчур красное, да? С детства мне цвет камелии не к лицу. Лучше бы с розовой ниткой…

Перед Кадзамой маячит лиф голубого с серебром платья, под которым кожа Мицуко — иссохшая, белесая, сморщенная — туго обтянула тощие ребра; два убогих холмика напоминают о былом бюсте. На такое и смотреть-то без жалости невозможно; и он отводит взгляд.

Время для нее совершенно распалось. Она услаждала мужчин, сходивших на причал йокогамского порта Хоммоку… Кадзама так и не понял, была ли хоть крупица правды в той подслушанной им сортирной болтовне, но прошлое у нее явно путается с настоящим. А соображает ли она, где сейчас находится? Размышляя об этом, он облупил яичную скорлупу. Сомнений нет, ангелом ее называл тот мужчина, которого убили где-то в предместье.

— Прошу вас, — Кадзама вложил ей в руку влажное полотенце, а на коленях расстелил салфетку. Когда он дотронулся до ее руки, Мицуко, принявшая его прикосновение за приглашение к танцу, собралась встать со стула. У него буквально горло перехватило.

«Старушонка, похоже, не прочь потанцевать. Даром, что слепая. Танцевать. Танцевать. Танцевать. Ну и пусть себе потанцует. Давай-давай, бабка, пляши!»

— Вот, пожалуйста, яйцо из источника. Уже без скорлупы.

Он держал яйцо сверху, прихватив его пальцами правой руки, и эта рука напомнила ему скрюченную куриную ногу.

— Ох, яйца ведь и вправду вредны для здоровья… У меня ведь диабет. А как началось воспаление сетчатки — стала терять зрение…

Но, улыбаясь, осторожно берет яйцо, чуть склоняет голову к плечу. Кончиками пальцев проверяет, на месте ли соль, откусывает добрую половину, набивая рот так, что дышать ей приходится через нос, и смеется. В этот момент она разом похожа и на вполне здорового человека, и на ребенка-дебила, хохочущего с набитым ртом.

— Вкусно… Еще соли, пожалуйста.

Кадзама сыплет соль на надкушенный желток и сам удивляется происходящему: гостиничный служащий в танцевальном зале солит вареное яйцо в руках сумасшедшей старухи. Его токийским друзьям подобное и в самых буйных фантазиях не привидится.

— Ой!

Он услыхал вскрик, понял, что это Мицуко, и в ту самую секунду половинка яйца выскользнула из ее пальцев. Кадзама дернулся, чтобы помочь, но недоеденное яйцо упало на салфетку, расстеленную на коленях, кусок желтка отскочил и покатился по полу. Он смотрел, как Мицуко, словно прислушиваясь, наклонила голову, и тут же чей-то золоченый каблук вонзился в злополучный кусок.

Донесся резкий возглас:

— Что это, что?!

Раздавленный желток налип на каблук, перепачкал воланы, украшавшие платья партнерши. На миг все пары замерли, но вскоре продолжили танцевать, правда чуть медленнее — всем было любопытно узнать, что случилось.

— Гадость! Фу, какая гадость! Что это, откуда?!

Дама задирает подол и принимается очищать каблук. Сквозь чулок виднеется лодыжка и безобразно-черный педикюр. Кадзама отворачивается, потом неожиданно для себя говорит Мицуко:

— Все хорошо.

За ночь снегу навалило почти на метр. Видимо, движение по трассе Иваки не возобновится, покуда снегоуборочные машины не расчистят дорогу.

Но Кадзаме пришлось, нацепив на высокие ботинки снегоступы, подняться к источнику. На завтрак опять требовалось множество фирменных яиц. Он уложил сырые яйца в коробку и отправился вверх по заснеженному склону. Вокруг еще царила ночная тьма, только чуть засветлел край горы Окура. Под косую крышу источника намело снеговой сугроб, но горячий пар пробил себе дорогу сквозь подтаявший вокруг горловины источника снег и теперь клубился густым облаком. Соли серной кислоты окрасили красным края проталины. Кадзаме даже померещилось девичье лоно, и он усмехнулся про себя: «Экий вздор лезет в голову!»