Григорий Чхартишвили - ОН. Новая японская проза

Почему именно с ним должно было случиться такое? Десятки раз в день Токусё, вздыхая, задавал себе этот вопрос, но не особенно утруждал себя в поисках ответа. Стоило ему задуматься об этом, как все, что скопилось в его душе за последние пятьдесят с лишним лет, начинало безудержно рваться наружу, и ему становилось страшно.

Токусё вспомнились школьники младших классов, которые вместе с учителем приходили днем навестить его. В последние десять лет, каждый раз накануне 23 июня — Дня поминовения погибших на Окинаве, — Токусё выступал с лекциями в окрестных школах, рассказывая детям о разных военных эпизодах, которых был свидетелем. Не свали его хворь, он бы как раз в эти дни разрывался на части, разъезжая по школам с лекциями. Навестить его пришли ученики той школы, где он когда-то выступил впервые и где с тех пор бывал каждый год.

Началось же все с того, что молодой учитель, односельчанин Токусё, попросил его выступить перед классом. До того момента Токусё неизменно отклонял подобные просьбы — слишком велико было желание побыстрее забыть все, что случилось с ним во время войны. Но этот молодой учитель, его звали Канэки, оказался слишком напористым, к тому же он только что окончил университет и не сделал еще ничего такого, что позволило бы усомниться в его добрых намерениях. Вместе с ним пришли две девочки-школьницы, которые нарочно ездили по разным школам, чтобы слушать рассказы о войне, втроем они так умоляли его, что он просто не смог отказать.

И вот в аудитории шестого класса, ни разу не оторвавшись от заранее подготовленного текста, Токусё произнес свою первую лекцию. Он говорил на непривычном ему литературном языке и закончил свое выступление, первоначально планировавшееся на полчаса, минут за пятнадцать. Закончив же, с опаской поднял глаза, но зал тут же взорвался аплодисментами. Увидев заплаканные лица детей, которые изо всех сил хлопали в ладоши, Токусё пришел в замешательство. Он не мог понять, что привело детей в такой восторг. С тех пор он неоднократно выступал в других младших и средних школах деревни, мало того — его стали приглашать даже в колледжи соседнего городка. Примерно в те же годы Совет по делам просвещения в сельской местности начал работу по составлению сборников военных мемуаров, и за первой же беседой Токусё с интервьюером последовали другие: им заинтересовались университетские социологические группы, газетчики. В поисках материала для передач неоднократно приезжали и с телевидения. Дошло до того, что его стали приглашать для участия в беседах со школьниками, которых привозили на учебные экскурсии из центральных районов. В первое время, выступая перед детьми, Токусё едва помнил себя от волнения, но скоро стал понимать, что именно хотят от него услышать, и заметил, что лучшее впечатление производит тогда, когда говорит не слишком складно. Он чутко улавливал настроение аудитории и нередко, ловя внимательные взгляды детей, испытывал смущение и даже угрызения совести.

— Не брал бы ты греха на душу, — недовольно ворчала Уси, — негоже всякие байки о войне рассказывать да греть руки на чужом горе. Вот настигнет тебя кара, помяни мое слово.

Да Токусё и сам, заканчивая выступление, каждый раз думал: «Ну все, в последний раз». Но ему так нравилось, когда его встречали аплодисментами и цветами, когда дети говорили ему ласковые слова. Случалось, от умиления он даже пускал слезу и думал: «Вот если бы у меня были свои дети или внуки…» Разумеется, не менее приятно было, возвращаясь домой, пересчитывать деньги, которые он получал как вознаграждение. Большую их часть он тратил на спиртное или азартные игры, но иногда позволял себе купить новый сямисэн или дорогую удочку.

Дети, пришедшие навестить Токусё, украдкой поглядывая на его завернутую в полотенце ногу, говорили:

— Пожалуйста, поскорее выздоравливайте.

Перед уходом каждый положил у его изголовья цветок или бумажного журавлика. Был момент, когда Токусё подумал: «Не повиниться ли мне в своем вранье? Не рассказать ли о том, что действительно происходило во время войны?» Но дальше раздумий дело не дошло.

«Негоже греть руки на чужом горе. Вот настигнет тебя кара, помяни мое слово» — эти слова Уси постоянно всплывали в его памяти.

Один из солдат пристально смотрел на Токусё. В его испуганных глазах было что-то знакомое. Лица остальных за последнее время оттаяли и смягчились, только с лица этого двадцатилетнего юноши не сходило прежнее напряженное выражение. Низко поклонившись Токусё, он прижал руку к груди, лицо его передернулось, затем, медленно опустившись на колени, он начал пить воду.