Юрий Коротков - Абрекъ

Хасан нащупал ногой его плечо и встал.

— Справа пошарь — там дверная ручка.

Хасан, перебирая пальцами, пошел рукой вправо и ухватился за глубокий, удобный, как дверная ручка, карман. Закинул туда же ногу и вытащил, наконец, себя на проклятый тараканий лобик.

Тут же снизу возникла самоварная труба, а следом — деловая рожа Нахала.

— Там дальше балда, видишь?

Хасан взялся за балду — отполированный руками пупырышек — и вышел на крутой гладкий склон, обрывающийся ниже отрицаловкой до самой земли.

— Калоши нагружай, — командовал Нахал.

— Туриков учи, — буркнул Хасан.

Он встал на склоне, опираясь на носки калош, только чуть касаясь камня вытянутыми руками, и двинул вверх. Турики и начинающие жмутся к камню — и сразу плывут: мало трения, калоши не держат.

Хасан забрался в Колокол — гулкую расщелину, уходящую прямо к верхушке, встал перекурить. Дрожащими пальцами вытянул папиросу. И Нахал тут как тут — этому хоть бы что, даже не запыхался, даром что за плечами ведерный самовар. Хасан, прикуривая, искоса глянул на него — не разнесет ли, как позорно он с тараканьим лобиком воевал?

— Я тут ногами вверх поднимался, когда ты у мамки в пузе сидел. Понял?

— Знаю, — спокойно откликнулся тот.

— А кто первый с Коммунара на первый перепрыгнул? — указал Хасан на разделенные пропастью столбы. — Как прыжок называется, знаешь?

— Прыжок Хасана.

— Вот то-то… — потихоньку успокаиваясь, сказал Хасан. Нашел перед кем права качать, перед этой мелюзгой краснопузой. А тот стоял напротив, невозмутимо обкусывая заусенец с грязных ногтей, обрезанных почти под корень. — Я там, когда совсем тошно было — в уме на столбы ходил… Руками что-то делаю или ногами на развод шагаю, или замполита слушаю, как честно жить надо — а сам Призовым ходом на Первый иду, от земли до верху… Каждый шаг, каждую зацепку вспоминаю. Поднимусь, передохну, и опять от земли — Абалаковским, а потом Голубым, а потом Обелиском… На Первый всеми ходами вышел — ломанулся на Китай, на Ермак, на Великий Могол. Хозяин на меня орет, а я на Перья ползу Зверевским Силовым, аж руки сводит… После отбоя думаю: где-то еще сегодня не был? Ага, до Дикаря не добрался! Иду на Дикаря… — Хасан усмехнулся. — А раз ход забыл. Пошел на Деда Лунным — ну, знаешь, с обратной стороны — до середины поднялся врасклинку, где щель кончается, а куда дальше — забыл!

Нахал страдальчески сморщился, засучил в воздухе пальцами, вспоминая:

— Так там же за балду цепляешься и маятником влево…

— Ну да! А я забыл! Три дня как подвешенный ходил. Там же спуститься нельзя — только вверх!

Хасан засмеялся. Нахал тоже с готовностью захихикал, под настроение спросил:

— Феску когда отдашь?

Хасан посуровел, тяжело глянул в его плутоватую физиономию, затушил бычок.

— Феску заслужить надо. Пошли. — Он двинулся было дальше, но замер. Рядом с ходом на стене изображен был в рост человека голубок в траурной рамке.

— Так Голуб здесь уплыл? — удивленно спросил он.

— Ага. Вон с карниза.

— Ты видел?

— Не, это до меня еще… Говорят, тетка из туриков глянула вниз — и легла со страху. А как ляжешь — так поплывешь, сам знаешь, одежда скользит, как по льду. Разогналась, аж куртка на локтях сгорела… А снизу Голуб шел. Только над карнизом выглянул, видит — пловец. Не сообразил даже — кто-чего? — грудью ее на краю остановил, а сам вниз улетел…

Хасан глянул вниз, на далекую каменистую землю.

— Встал-то на ноги, а что толку, с такой высоты. Мослы в грудь вошли. Так кровью и захлебнулся…

Хасан снял феску. Помолчал, хлопнул по каменному крылу, как друга по плечу, и кивнул Нахалу:

— Ладно, пошли.

— Я за тобой.

— Ты что, щенок, страховать меня вздумал? — заорал Хасан. — Пошел, я сказал!..

Ближе к вершине несколько соседних ходов слились, и абреки встретились на Садике, ровной площадке, заваленной мелкими камнями, между которых росли одинокие березы. Чуть погодя подошли Хасан с Нахалом.

— А мы уж думали — заблудились, — ехидно сказал Цыган. — Искать собрались…

Еще выше повстречали «изюбря» с теткой из туриков, институткой лет двадцати. Тетка рыдала белугой, обняв камень. Бедный «изюбрь» прыгал перед ней на карнизе:

— Видишь, я стою. Совсем не страшно. Пойдем!

— «Изюбрям» — наше здрасьте. — Цыган мимоходом приподнял щепоткой феску. — Чего — прилипла?

— Ну! — досадливо махнул тот. — Затащил на свою голову. Час уже лежит… Ну, пойдем, — взял он тетку за руку.