Юрий Коротков - Абрекъ

— Телевизор выносите!

Бурсак ужом извивался в руках, Гуляш дал ему коленом в поддых, и он сложился. Хасан и еще трое старших столбятников затащили его на Первый, на катушку над Мясом — развалом острых иззубренных камней. Внизу собрались все Столбы — избачи и подкаменщики, и пришлые. Поодаль мялись, не решаясь вступиться, подоспевшие с других кордонов егеря.

Бурсак наконец понял, что волокут его действительно на смерть, и с новой силой засучил ногами, цепляясь за все, за что можно было ухватиться. Хасан железными пальцами сдавил ему загривок и подтащил к самой кромке.

Неожиданно рядом возникла Дуська, перехватила его руку.

— Не надо, Хасан, — сказала она, тяжело дыша.

— Бросай! — орали снизу.

— Хватит, Хасан, — негромко, твердо сказала Дуська. — Одного уже хватило. Отпусти его…

Хасан на секунду замешкался. И в это самое мгновение снизу раздался счастливый смех Нахала:

— Гляди, обоссался!

По синим штанам Бурсака и в самом деле расплывалось темное пятно.

Столбы грохнули от смеха, столбятники хохотали до слез, сгибаясь впополам, тыча наверх пальцем. Хасан ослабил хватку, и Бурсак отшатнулся от обрыва.

— Счастливый ты, Бурсак, — сказал Хасан и добавил громче, чтобы слышно было внизу: — А теперь объяви всем, кто спалил «Беркутянку»? Ты?

Бурсак мелко кивнул опущенной головой.

— Кто замаслил ход? Ты? — Бурсак снова кивнул.

— А теперь слушай меня внимательно, Бурсак: уходи со Столбов! Сам уходи. Здесь тебе не жить. — Хасан повернул его и дал пинка калошей.

Бурсак пошел на подгибающихся дрожащих коленях, в мокрых штанах, маленький, раздавленный, к своему горящему дому. Шел между столбистов, как сквозь строй, сопровождаемый пинками, свистом и смехом.

— Помни мою доброту, Бурсак! — весело крикнул вслед Хасан.

Бурсак обернул к нему черные от беспомощной ненависти глаза и тихо ответил:

— Запомню, Хасан.

На поляне под Грифами вовсю кипела работа. Руководили Папа Док и Майонез — сверялись с чертежами, размечали бревна, ставили риски. Столбятники махали топорами, тесали «ласточкины хвосты», пилили, мешали цементный раствор. Все завалено было щепой и опилками. Солнце жарило в макушку, поэтому работали голыми по пояс, и только фески, буденовки или черные платки обозначали, чья тут потная спина маячит впереди. Поодаль абречки, «изюбрихи» и другие тетки кашеварили на одном костре. Жаждущие подбегали к ним залить в глотку раскаленного чифиря.

Четверо абреков поднесли на плече новое бревно, скинули под столбом.

— Все, — сказал Гуляш, вытирая феской мокрое лицо. — Сарай разобрали. Хватит, или контору будем раскатывать?

— С запасом даже, — ответил Хасан. — А что Бурсак?

— Теток своих в город отправил. Сам сидит пока. Все егеря там собрались.

Хасан вогнал топор в чурбак, подошел к Дуське зачерпнуть чаю. Глянул по сторонам:

— Цыгана-таки нет?

— На Скитальце…

Карниз уже расчистили от головешек, отскребли с камня гарь, и несколько человек, упершись калошей в кромку, изготовились тянуть на «соплях» первое бревно для сруба. Работа внизу стала, все разогнулись посмотреть.

— Стой! Погоди! — крикнул Хасан. — Гуляш, музыку!

Гуляш кинулся к патефону. Грянула «Маша», и под свист и ликующие крики столбятников бревно рывками пошло наверх.

Уже затемно абреки вернулись на Скиталец. Цыган сидел один перед костром. Хасан сел напротив. Некоторое время они смотрели друг на друга через огонь.

— Ты слышал мой приказ, Цыган? — спросил Хасан.

— Слышал, Хасан.

— Почему же ты не пошел со всеми?

— Потому что я — абрек! — высокомерно ответил Цыган. — А ты забыл традиции абреков, Хасан! Абрек — это вольный разбойник, он может держать оружие, но никогда не возьмет в руки топор и лопату. Мы сто лет живем под этим камнем, и никогда абреки не строили себе избу. А строить «грифов», которые всегда презирали нас и плевали на нас со своего насеста, брататься с вонючей «беркутой» и «эдельвейсами» — нет, Хасан! Я себя уважаю.

— Феску долой! — негромко сказал Хасан.

— Что? — приподнялся Цыган, не веря собственным ушам.

— Ты здорово ходишь на камень, Цыган. За это я тебя уважаю. Но мы не скалолазы, мы — граждане Столбов. Ты сам себя лишил гражданства. Двенадцать лет назад я, Хасан, посвятил тебя в абреки и вручил тебе эту феску. Теперь я, Хасан, тебя ее лишаю. Я никому не имею права отказать в ночлеге, но утром ты уйдешь со Скитальца. Ищи себе избу, если кто-то тебя пустит, или живи один — Столбы большие.